Анекдоты и «фиги в кармане», а вовсе не диссиденты

победили коммунизм

 

Нет, ребята, я вовсе не против диссидентов-интеллигентов. Они очень даже честные и храбрые люди, ввязавшиеся в борьбу с вековой нашей людоедской властью. Одно это ставит их выше всего остального населения страны, как бараны, бросающихся в пропасть вслед за обезумевшим вожаком.

Беда, что диссидентов слишком мало, примерно как алмазов в кимберлите. Или даже еще меньше, как бриллиантов в уличной грязи. Поэтому как в паровом котле пара в одну лошадиную силу мало, чтобы двигать паровоз с шестьюдесятью вагонами, так и диссидентов мало, чтобы преобразовать страну. Соловьев в лесу – тоже мало, поэтому и слушать их приятно. Но пользы в этом – никакой. Разве что поднимает настроение.  

Поэтому «возвратимся к своим баранам». Сперва – к натуральным. Не думаю, чтобы прыгать добровольно в пропасть было баранам приятно. Ибо страх смерти всем присущ и почти непреодолим. Значит, их заставляет это делать какое-то чувство типа людского «долга», например, воевать «за Родину, за Сталина!»  Другими словами, перед пропастью с уже спрыгнувшим в бездну вожаком у стада возникает в душах борьба между двумя крайностями: жить или умереть. Жить – естественно, умереть – противоестественно. За жизнь – весь генетический аппарат, за смерть – тот самый долг. Но так как чувство под названием долг у натуральных баранов – штука мало изученная, пора переходить к людям.

Наиболее близким примером к коллективному прыжку стада баранов в пропасть вслед за вожаком является призыв командира: «Братцы! Давайте побежим в атаку! Это же ваш долг! Так что – за мной, богатыри! Родина-мать зовет!» 

Господи, какая буря чувств возникает в толпе при этих словах? Но равнодействующая их все равно направлена в сторону окопов противника. О равнодействующей сейчас помолчим, пока я не набрал достаточного материала для ее оправдания, а вот о составных частях бури в душах – поговорим.

Какая-то часть любит командира как своего ребенка, поэтому в ее в совокупной душе возникает не долг, а – прямое следствие любви: быть всегда рядом, даже на эшафоте. Эта часть – всегда впереди и, обгоняя друг друга, стремятся даже обогнать командира, чтоб прикрыть его своей душой.

Вторая какая-то часть – как бы бездетная, поэтому любит только себя, так как женщин, как известно, в атаки не гоняют. Поэтому они даже не могут понять, что такое долг? За что он должен? У кого, что брал взаймы? Эта часть – самая многочисленная, поэтому позволю себе разделить ее на более мелкие составные части. Одни – хитрые, поэтому не столько бегут в атаку, сколько прячутся за спины друг друга. Другие – фаталисты типа «раз пошла такая пьянка – режь последний огурец», и почти догоняют любвеобильных, но самого командира не обгоняют – стимула нет. Третьи бегут, нарочито хромая, и думают как тот петух в анекдоте: «если не догоню, так хоть разогреюсь». Четвертые, пятые, шестые и так далее почти до бесконечности. То есть, если думать за каждого в отдельности, то никакой атаки вообще не получится. Получится что-то вроде Александра Матросова, закрывшего вражеский ДЗОТ своим телом, а остальные вообще не хотят брать этот ДЗОТ – уже безвредный.

Собственно, последние мои слова и являются предпосылкой для перехода от сознания индивида к массовому сознанию толпы, массовой душе. Даже в самых экстремальных условиях атаки чувства, руководимые индивидами толпы, не дадут осуществить атаку на «должном» как говорится уровне. Именно поэтому сзади атакующей толпы с ружьями в руках всегда находятся некие тыловые силы с пулеметами, направленными в их спины. И толпа заранее об этом извещена, даже если и пулеметов на тот случай еще «не подвезли». Теперь видите, как сложно организовать атаку?

Но у атаки есть довольно значительное преимущество, данное ей от природы по генетическому наследству от натуральных баранов. Это – скученность, без скученности войск атак не бывает. А скученность, в свою очередь, это не столько механический мешок отдельных, скользящих друг по другу зерен, сколько – мешок сжатых теснотой и сцепившихся друг с другом индивидуальных душ, превращающий их в единую совокупную душу нового качества мышления.  

Это новое качество мышления совокупной, сжатой и сцепившейся всеми своими элементами массовой души состоит в том, что мышление у нее становится примитивным. Совершенно как у натуральных баранов, прыгающих за вожаком в пропасть. Совокупная душа толпы не вбирает в себя наиболее выдающиеся способности отдельных индивидов, она их просто не может воспринять всем своим составом, и отторгает. И даже средний уровень индивидуального мышления отторгает, так как не может его воспринять всем своим составом. Она может воспринять только самые примитивные мысли, доступные абсолютно всем индивидам. И только тогда она станет единым целым, эти простые мысли будут доступны всем без исключения, и это позволит быть им всем единой душой. И как только в совокупную душу станут поступать не всем понятные мысли, она станет терять своих членов. И чем больше этих мыслей, тем меньше совокупная душа. Но она сжата, поэтому в неволю не проникает ничего неординарного.

В 19 веке досконально изучено массовое сознание и доказано, что все нобелевские лауреаты разом, попавшие в эту толпу, будут подчиняться ее законам, законам самого примитивного разума. Только в 19 веке такую массовую душу нельзя было показать на наглядном примере, понятном всем. Сегодня это сделать можно, на мой взгляд.

Допустим, мы соединим в единую сеть сто или тысячу домашних компьютеров, причем у всех или у части этих компьютеров будут разные операционные системы, разная скорость процессоров, шин и памяти и их объемы, а одинаковыми будут только напряжение сети в 220 вольт. Ну, и еще несколько команд DOS, вводимых с клавиатуры. И никакого общего Internet Explorer. И включим их. Если они и не сгорят все разом, то лучшее, что мы сможем добиться от этой «сети» то, чтобы с одного компьютера, самого умного, отключить питание на другом компьютере-балбесе. И не более того. А это ведь самая примитивная «мысль» в компьютерном мире. И в этом даже я не слишком уверен. Во всяком случае, все компьютеры во включенном виде будут генерировать тепло, суммарно равное тому теплу, которое они будут излучать все по отдельности.

Именно поэтому, когда командир зовет бежать в атаку, все разом чувствуют и понимают только какой-то «свой долг», заранее и многажды им растолкованный. Ничего более сложного не соображая и не понимая.

За дополнительными сведениями нам опять придется возвратиться к натуральным баранам. Никакого «долга» они, разумеется, не понимают, однако бегут и прыгают в бездну вслед за вожаком. Как мы на вражеские амбразуры и окопы по команде командира. Слов бараны не понимают. Остается запах – самая неизученная часть живого мира. Запах тревоги и отчаяния, несовместимых с жизнью. Причем нескольких молекул вещества, попавшего в каждый нос, достаточно, чтобы возбудить однотипную вегетативную реакцию. И козел-вожак вполне этот запах может испустить, молекул для «ближайшего окружения» хватит. А потом это «ближайшее окружение» испустит точно такой же запах, и его уже хватит на всех остальных особей стада.  (Для более глубоких знаний на этот счет загляните в «Жизнь животных», отряд – «Муравьи»).

Вот с этим багажом и вернемся к людям. Запах пота в жарком, битком набитом автобусе или трамвае, я думаю, все ощущали. Только вы, наверное, не замечали, что население переполненного автобуса очень уж единодушно в простых, примитивных мнениях. Так я вам об этом сообщаю, проверьте для любопытства. Для более полного представления о такой особенности я приведу еще один пример, только он будет понятен для тех, кто старше 50 лет, и лет 25 подряд регулярно ходил на демонстрации в честь 1-го мая и «октябрьской» революции в ноябре.

Самым главным принципом такой демонстрации был – непрерывность потока людей перед трибуной, а то нашим руководителям было скучно стоять на ней перед пустой дорогой, пропустив взглядом и помахиванием рукой один поток и ожидать следующего. Поэтому полгорода собиралось на исходных рубежах с транспарантами, знаменами и портретами тех, кто стоял на трибуне, часов в 9 утра, демонстрация начиналась в 10, а последняя колонна вступала на прямой путь к трибуне где-то часов около двух пополудни. Так что на исходных рубежах приходилось стоять часов около трех в среднем. Это время проходило хоть и нудно, но сравнительно быстро. Одни выпивали из походных стаканчиков, другие в кружке обсуждали зарплату, начальников, грядущий урожай и так далее, третьи пели песни. Главное в этом было – разобщенность отдельных групп по интересам друг от друга. Примерно как ходит мама, папа и дочка по базару. И абсолютно не чувствовалось, что вся эта армия собралась для одной и той же цели. Как на биваке у тысяч костров перед Бородино или Полтавой.

Наконец наступал момент идти к трибуне. Путь этот составлял от полукилометра до двух. Никаких командиров в это время не было. Даже директора колонн-предприятий делали вид, что они – простой народ, только занимали первую шеренгу, но в построение всех остальных не вмешивались. И толпа примерно в пятьсот человек как по команде разом самоорганизовывалась в ряды, будто сквозь них пропускали ток от анода к катоду, принимая все более и более стройный вид по мере приближения к трибуне. Все из всех своих плохо обученных строю сил старались, чтоб шеренги не были кривыми, и между шеренгами желательно оставалось равное пространство в полтора шага. Перед самой трибуной этот разношерстный сброд принимал вид почти как военные на параде, целый месяц перед этим тренировавшиеся где-нибудь на Ходынке.

Самое интересное было, когда трибуна оставалась в ста метрах позади. Стройная колонна как бы взрывалась очередными порциями и разлеталась осколками как граната-лимонка. Я все это ощущал на себе и многократно, и также многократно делился своими мнениями насчет самопроизвольного возникновения и распада колонн с осколками этих колонн. И всегда мои собеседники выражали одно и то же мнение: это просто какое-то чудо. У всех было одно и то же чувство «ответственности», боязнь оплошать, и общими, совершенно спонтанными и, тем не менее, направленными по одному вектору усилиями, создавать это чудо. Кажется, равнодействующую силу, оставленную выше на полпути, я вам объяснил.  

Теперь я отчетливо понимаю, что кроме запаха тут ничего не могло влиять. Запаха всеобщей ответственности, непреодолимого рока и «долга» издаваемого нами самими. Запах этот помалу возникал, ускоренно креп, достигая максимума около трибуны, и взрывом рассыпался в прах в ста метрах за ней. И если бы прямо напротив трибуны, на взлете запаха была бы бездна, и мы бы даже загодя об этом знали, то не сомневаюсь, мы бы теми же стройными рядами совершенно как бараны попрыгали бы вниз. И это бы льстиво называлось «массовым героизмом», а по существу – героизмом временно безмозглых.

Поэтому оставим в стороне атаку и вообще войну и перейдем к мирной жизни.  Массовое сознание толпы хорошо на войне или около трибуны, которой оно и создается на краткий миг для ублажения вождей. Поэтому милицейский лозунг «больше трех не собираться» – прямое требование науки, а не выдумка рядовых «ментов». Причем цифра три не с потолка взята, а из самой жизни, так как у двух особей мужского полу никогда не сыскать денег «на бутылку», вырванных с корнем от обеденных средств, выдаваемых женой ежедневно и ни в коем случае не оптом на два дня. Это лучше всяких длинных слов говорит о тяжести нашей жизни.

Массовое сознание в мирной жизни, конечно, палка о двух концах. С одной стороны, массовое сознание, например, в тюрьме – хорошая штука для подневольной производительности труда, наверно, поэтому у нас всегда не хватает там свободных мест и люди «сидят» на голове друг друга. С другой стороны, на любой трамвайной остановке массовое сознание может привести к бунту, если средство массового передвижения не появляется уже около часа при расписании на столбе 5 минут. Так что «другая сторона» чрезвычайно опасна для  власть предержащих, вот и вышел компромисс «больше трех не собираться», так как меньше трех собираться вообще в принципе недостижимо по водочному параметру.

А вам, поди, все еще невдомек, чего это нынешний наш президент так озаботился порядком регистрации, местами проведения и, особенно, численностью участников разных там митингов и «шествий». Особенно ближе  двадцати километров от Кремля. Наукой пока не выявлен весь спектр запахов массового сознания, приборов для определения сорта этого сознания – тоже нет. А в какую сторону они, поименные запахи эти ведут, вообще – за гранью фантастики. Поэтому нет ничего лучше, как поручить втихаря ручной Думе «выработать» закон, а потом его временно зарубить, чтоб народ знал, кто у него благодетель, кто «обоснованно» ждет от народа рейтинг в 70 с гаком процентов. Чего, кстати, в любом прогрессивном мире никогда не бывает, там рейтинг всегда крутится в районе числа 50. И только, например, при падении каких-либо «башен» слегка увеличивается или уменьшается, приближаясь к цифрам 60 или 40. Выше 70 же или 30 бывает только при Всемирном потопе.

Итак, «больше трех» недопустимо в мирной жизни, значит, классическое обонятельное массовое сознание – тоже. А до массового сознания с заданной направленностью при помощи арозолей, аэроволн и прочей «техники» типа «торсионных сил» и всяких там «пассионарностей» наука пока не дошла, хотя и ходят анекдоты на этот счет. К анекдотам я рано перешел, надо бы кое-что еще добавить. А, впрочем, не буду добавлять, а то и так уже идет третья страница этой министатьи.

В общем, народ страдает в одиночестве, в норках. На «рейтинги любви» и чуть ли не единогласные выборы не обращайте внимания, это все «технологии», точнее – машина под названием ГАС-выборы. Недаром первая буква в аббревиатуре этой машины расшифровывается как «государственная», а вторая – «автоматическая» или «автоматизированная», я уж и забыл.

От одиночества рождается поэзия, лирика так сказать. По народному – фольклор. То есть чувства и переживания, охватывающие не слишком грамотных людей. Но любая лирика, если ее не сообщишь хотя бы одному – другому человеку засыхает прямо в горле как сорванный цветок. Поэтому это совершенно необходимое условие для существования  лирики. Но в лирике нуждается не только тот человек, кто лирику сочиняет, иногда бывает, что посторонние люди еще больше любят поэзию, чем сам ее создатель. Именно поэтому фольклор живет своей собственной жизнью, едва соскочив с губ автора, и ни разу не попав на бумагу.

Может быть, фольклористы-профессионалы, я имею в виду не сочинителей, а исследователей сочинений, не знают, что фольклор – всегда имеет в своем составе значительную часть юмора как такового, а серьезный фольклор – это выдумки компиляторов на «народные мотивы». Послушайте хотя бы: «утки – в юбках, журавель – в сапогах, журавель – в сапогах на высоких каблуках. Заиграли утки в дудки – журавли пошли плясать, журавли пошли плясать – длинны ноги выставлять... Свиньи-то умны, заскочили в гумно, рожь молотили, борова женили… Боров – в кафтане, свинья – в сарафане…» 

Хотя и говорят, что у поэтов рифмованные строчки так и льются, прямиком из души, но это – каторжный труд, взгляните хотя бы на черновики Пушкина. Именно поэтому большинство поэтов, устав от ребусов с рифмами и заслужив похвалу, лет с двадцати пяти переходят на прозу, и только самые упертые рифмуют до гроба. Притом с этих же лет у них в головах рождается столько идей, что все их зарифмовать только врагу пожелаешь.

Поэты могут позволить себе писать романы, они ведь живут за чужой счет, не сеют и не пашут. А поэту-фольклористу всегда некогда, ведь поэзия для него только – хобби, а живет он на зарплату, получаемую за махание, например, кувалдой. Или косой, топором и так далее. И рядом с горном, копаемой канавой или тем более на профессиональной рыбалке в бурном море никогда нет рядом куска бумаги и хотя бы гусиного пера. Записать ловкую рифму не на чем и нечем, а запомнить – это почти как запомнить сходу семизначный телефонный номер. Поэтому рождается анекдот. Чрезвычайно емкая и короткая проза. С непременным смехом внутри. Которую даже специально забывая, не забудешь. У анекдота тут же вырастают крылья, и он летит, не считаясь ни с погодой, ни с авиадиспетчерами, а потому летит быстрее самолета.

Чем тяжелее жизнь, чем она бесперспективнее, тем больше смеха, тем гуще облака анекдотов над страной. От этих туч анекдотов население становится грамотнее, умнее, подозрительнее к властям и, наконец, вызревает нового типа массовое сознание, что ничего сделать нельзя и можно только смеяться. И вся страна ухохатывается.  Работать таких заставить невозможно, они отлично умеют имитировать работу. Точно так же как власть имитирует, что платит им за работу деньги, на самом деле сама уплетая их как галушки со сметаной. На базе анекдотов межу властью и народом наступает полное, не афишируемое взаимопонимание. В стране наступает как бы полная тишь и благодать. И только счетоводы не досчитываются ВВП, особенно на душу населения. (ВВП не путать с Путиным! Здесь ВВП – внутренний валовой продукт).

Счетоводы «бьют тревогу», но власть не слышит их, она спит меж пухлых ляжек в своем гареме, успокоенная народным молчанием и твердо зная, что на гарем и жратву пока и надолго еще нефтедолларов хватит. Народ, ухохатываясь, перестает размножаться и поэтому экономит килокалории, одновременно держа фигуральную «фигу в кармане» – остаток былого всеобщего и всеподавляющего страха. В общем, «жизнь прекрасна и удивительна».

Но подрастает новое поколение правящей элиты, в основном из спецслужб, которому нет места ни в гареме, ни около жратвы. Так как правящие старички все никак не помирают, напичканные генетической вытяжкой из младенцев, так и несостоявшейся «рабочей силы». Надо делать переворот. В последнее время, в отличие от средневекового «смутного времени», по «бархатному» типу. И главный принцип выбора времени для революции, как ни странно, все тот же анекдот и интенсивность «фиг в кармане». Поймать наивысший подъем анекдотного движения довольно трудно, но не зря же их учили в школах КГБ. Чуть раньше, чуть позже, как говаривал вождь пролетариата Ленин, – недопустимо. Принцип: «сейчас или никогда». В общем, анекдот – это как градусник в больнице, энцефалограмма, кардиограмма и так далее – сложная наука. Ошибаться тут нельзя, иначе получится то же самое, что и с «августовским» путчем.  

Бархатный тип революции делается следующим образом. Население, ухохатываясь, живет в смысле уровня жизни неравномерно. Ближе к Кремлю – получше во избежание трамвайных бунтов, чем дальше, тем – хуже. Поэтому революцию ныне надо начинать, например, в Сибири. Подготовительный этап состоит в том, что правители старше 70 лет, валяющиеся в гареме (гарем – фигуральное понятие), ничего о революции не знают, для них все идет обычно, как последние 10-20 лет. Организаторы революции – «молодежь» до 50-ти, перехватывают у старичков функциональные связи спецслужб с периферией и действуют с ней как бы от имени старичков. Дескать, так велено «сверху». Региональные спецслужбы хотя и удивляются идиотским на их взгляд «решениями», тем не менее, выполняют их неукоснительно.

Например, поступает «сверху» приказ в спецслужбы Кузбасса: «Не вмешиваться, что бы ни делали несколько оголодавшие шахтеры!» Более подробных разъяснений никаких. Спецслужбы отвечают: «Есть!» Затем поступает приказ директорам шахт как бы ни от кого, но с очень высокого «верха», и как бы инкогнито: «Если ваши шахтеры захотят, переодевшись в робы, в шахту не идти, а пожелают в этих робах ехать на городскую площадь и там полежать, то чтоб автобусов для этого всем желающим хватало». Больше тоже никаких разъяснений. Директора отвечают: «Будет сделано». Остальное дело организации лежит на десятках и сотнях мелких агентов, получивших соответствующие инструкции, «где надо».

Агенты разом в нескольких городах начинают бузить по какому либо пустяку среди хохочущих над анекдотами шахтеров. Шахтеры, давно приученные к внешнему послушанию власти, поначалу принимают эту бузу недоверчиво, но потом оказывается, что и автобусы уже стоят «под парами». Это меняет дело: лучше полежать на солнышке, чем идти во тьму махать кайлом, и автобусы синхронно в 5 – 6 городах движутся в сторону главной площади. Шахтеры тем хороши для бархатных революций, что у них работа сменная, непрерывная, но если они в шахту не пойдут за исключением газомерщиков, аварийных крепильщиков, служб вентиляции и водоотлива, то ничего с шахтой не случится. Она постоит наподобие закрытого на обед универмага. Вот металлургов – нельзя категорически, у них все домны разом «закозлятся» и потом их надо будет взрывать, мартены и конверторы придут в совершенно то же состояние. Только прокатные станы можно будет потом безболезненно запустить, но им уже катать будет нечего. Ну, так и не бастовали же металлурги на рубеже 90-х, шахтерами одними обошлись.

Сменность же работы шахтеров хороша тем, что они могут лежать на площади круглосуточно, не в ущерб семье и домашним. Приезжает на шахту новая смена, переодевается, садится в автобусы и едет на площадь, на смену товарищам, будто спуск в шахту находится именно там. Прежняя же смена на этих же самых автобусах возвращается, моется, переодевается в «чистое» и идет домой к семье, слегка выпивши. Но это же обычный, десятилетиями устоявшийся распорядок, так что и семья довольна, особенно жена, которой не приходится вылежавшегося на площади мужа тащить на своем горбу до кровати, как после забоя. И эта круглосуточная площадная вахта продолжается столько дней, сколько надо, чтобы перейти к следующему этапу бархатной революции.

Заранее озадаченные городские спецслужбы молчат как партизаны, партийные службы – тоже, и даже на телефонные звонки не отвечают. Ибо и телефонных звонков туда много, от «честных» рядовых партийцев и вообще от всякого сброда, пожелавшего выслужиться на «недопустимых в стране социализма» беспорядках. В городах бархатной революции наступает некий необъяснимый никакими теориями и прошлым опытом вакуум власти. Результатом чего становится возможность прямо на площади, а не на кухне или под одеялом, рассказывать самые острые анекдоты, за которые всего неделю назад садили в тюрьму или в психушку. В общем, народ «балдеет», но не в этом суть.

Наступает второй этап революции. По всем каналам разом сообщают, что в городах Кузбасса революция и показывают лежащих на площади шахтеров. В результате все самолеты, направляющиеся в Сибирь, заполняются корреспондентами и диссидентами с ноут-буками и такими же маленькими принтерами, для составления и печатания листовок. Вы же сами знаете, что все диссиденты всегда живут в Москве. На окраинах их не было, и нет. В результате все газеты и каналы наполняются такой жутью, что хоть святых выноси. И тут мне надо сделать наиважнейшее отступление.

Дело в том, что специальные и партийные службы получили вышеупомянутые инструкции только в тех городах, где революции приказано было быть. Все остальные на всей «необъятной» никаких инструкций не получали, значит, действуют по старым, традиционным инструкциям. Поэтому всем начитавшимся газет и насмотревшимся телевизора местным диссидентам, начавшим бузить «как в Кузбассе», тут же заламывают руки за спину и, сунув в морду кулаком, отправляют в кутузку. То есть на всей оставшейся территории страны (95 процентов) продолжается та же тишь и благодать.

Теперь можно переходить к третьему этапу. Основа его – ультиматум прежним властным старичкам, залежавшимся в гареме. Они, отрезанные от информации в гареме и напичканные лжеинформацией на выходе из него, спросонья (на примере «беспорядков в Кузбассе» с прицелом, что так и по всей стране), безропотно уезжают из Кремля на спецдачи. И там их еще некоторое время держат на полном государственном (кремлевском) обеспечении, чтоб не возникали. Потом, конечно, их оттуда вежливо «попросят», но – попозже. Главное, что в этот самый момент кремлевская власть переходит к молодым революционерам из спецслужб, большая часть из которых – серые кардиналы. Конечно, не обходится без неожиданностей и накладок, но это все – мелочи и я на них не буду обращать внимания. Иначе мне придется описывать деятельность Березовского и иже с ним, и в этом хаосе потеряется главное.

Главное тут вот что. Население, конечно, разбалтывается за время революции. Газеты и деревянный ящик со стеклом делают свое дело, а доступ к ним – почти всеобщий. Тут, во-первых, надо убрать истинных диссидентов с арены, только не в психушку, а эдак интеллигентно. Часть подкупом как Хельсинкскую группу, часть – наподобие Лебедя, глазника Федорова, генерала Рохлина и так далее, не говоря уж о Сахарове. Третья часть, самая упертая, разбавляется прокремлевскими «организациями» типа организации мадам Панфиловой, причем так густо, что истинные диссидентские организации становятся там как кусочки золота в кварце, процента два.

Во-вторых, производится перестроение с пристрастием прежних «нижних чинов». Неугодные удаляются, угодным предлагают служить новой власти с понижением на два чина но с возможностью роста. Тут основное  в том, что на этой почве происходят многочисленные скандалы бедных революционеров с прежними богатеями – революционеры тоже хотят быть богатыми. Но и это я рассматривать не буду чтобы не испортить картину бесконечными подробностями как в некоем рассказе одного француза о художнике, лет тридцать усовершенствовавшим свою великую и главную картину до тех пор, что там стала видна только одна гора красок, надавленных из тюбика друг на друга слоев в десять.

В третьих, восстановить властную вертикаль, чтоб и дух пропал диссидентский. И не только диссидентский, ибо с «классическими» диссидентами можно справиться и более простыми, традиционными средствами. Местным князьям, называемым по старинке «удельными» надо указать их истинное место – у порога Кремля, притом на коленях вползающих в его сени. Оно хотя и считается, что их 89, но вообще-то их около 200. И все они – слегка диссиденты особого рода, так как не хотят быть «в составе», хотят – «на волю» как Чечня. Методы приведения их «к ноге» самые разнообразные, включая военные, так что я на них останавливаться не буду. Это тоже – мелочь для моей статьи.

Наконец доходит очередь до народа. И его, на мой взгляд, все это время только что изложенных «предварительных преобразований» специально держат как бы в подвешенном состоянии, совершенно не обращая внимания на его нужды. Тут можно высказать дюжины две концепций, но мне милей – одна.

Главное – чтоб народ забыл все свои анекдоты, даже «про чукчей» и «армянское радио». Но в первую очередь о КГБ,  Кремле и райкомах партии. Например, вот такой: встречаются  в море Семга и Хек серебристый. Семга, желая унизить: «Здравствуй, Хек, тощий любимец народа!» Хек, не долго думая: «Здравствуй,  здравствуй, кремлевская  блядь». 

Если кратко, то все меры к снижению народного потенциала анекдотов можно свести всего лишь к показателю народной рождаемости и смертности. Народ в результате не только забывает старые анекдоты, он забывает даже размножаться, сосредоточившись на водке, прямиком ведущей к смерти. У народа в головах возникает такая неразбериха, что ни для одного нового анекдота он не находит стоящей причины. Причин – миллионы, но все они такие мелкие, преходящие, постоянно возникающие и тут же пропадающие, что народ просто не в состоянии сосредоточиться ни на одной из них. Калейдоскоп да и только. Это время напоминает время полного утверждения сталинской элиты у власти, тогда анекдоты даже начали выдумывать в Кремле, так как знали, что страна не может жить без анекдотов. Например, что же делать с Гитлером когда его поймают? Кажется, Жуков: «Раскалим лом докрасна и вставим его в жопу Гитлеру раскаленным концом». Сталин: «Нет, товарищ Жюков, вставим холодным концом». Жуков: «Как же так, товарищ Сталин?»  Сталин: «А чтоб Черчилль не смог вытащить».  Плоский анекдот, скажете, верноподданнический, каковых в народе никогда не возникало. И не смешной, от него по полу кататься не будешь. А разве могут в Кремле выдумать хороший, настоящий русский анекдот?  Типа самого краткого: «Больно? – Угу – Вытащить? – Нет, нет».

Безанекдотное время, как сейчас, – самое болезненное время для народа. Не смеясь, он – погибает. Ибо кроме смеха он ничего не может противопоставить людоедскому правлению. Но главное не в этом.

Пройдет время, начнет «устаканиваться», и появятся первые ростки, робкие, несмелые. Потом тучи анекдотов покроют все небо, за считанные часы они будут добираться от Москвы до Владивостока. И станет легче жить. Народ приободрится без каких бы-то ни было экономических предпосылок и без каких бы-то ни было изменений в людоедском своем правлении. Потом в этом царстве анекдотов наступит сатурация. И можно начинать новую бархатную революцию. Народ, ухохатываясь, примет в ней участие в амплуа хора статистов в опере Глинки «Иван Сусанин» под названием «народ безмолвствует».

И все вернется на круги своя.

Теперь я хочу привести для вас несколько примеров, подтверждающих мою изложенную версию. Возьмем дворцовый переворот по смещению Хрущева. Революции при этом ведь не было? Так ведь и анекдотов практически не было, если не считать «про Хрущева и кукурузу». И это ведь были только первые ростки, народ еще только-только начал готовится к революции. Вот и пришлось «кулуарно» менять царя.

Об анекдотах времен «великой смуты» в России перед воцарением Романовых у меня данных нет. Зато у меня есть неоспоримые данные о деятельности Алексея Михайловича Романова – батюшки «великого» Петра. И эта деятельность целиком и полностью, до мелочей, только с разными кличками совпадает с деятельностью В.В. Путина.  Смена веры с католичества на «русское» православие под названием «великий раскол» запушена Романовым «Тишайшим» в 1645 году. И при Путине тишайшем приблизительно это же происходит. Хотя бы то, что записной гэбист начал беспрестанно креститься и ездить по церквам, словно он не президент безбожной страны, а поденный дьякон исключительного голоса. И церковь у нас стала чуть ли не правах бывшего Политбюро ЦК КПСС.

«Тишайший» царь под видом «Соборного» (по нынешнему «всенародного») внедрил «уложение о наказаниях» в 1649 году. Согласно ему, действовавшему аж до 1861 года, народ стал в полном своем составе официально узаконенным рабом. С «сыском и правежом без срока давности». У Путина пока, конечно, нет такого всеобъемлющего документа, он и физически невозможен в современных условиях. Но если вы проанализируете всю законотворческую деятельность «времен» Путина, то, несомненно, придете к выводу, что «ельцинская» Конституция в законах более низкого уровня постоянно, неуклонно и целенаправленно упраздняется. Сама эта Конституция – «не фонтан» как говорится, в ней слишком много пустых деклараций, но все-таки она далеко не «сталинская» и даже не «брежневская», но подконституционные законы времен Путина именно туда направляются.

А народ молчит пока и даже еще не начал выдумывать анекдотов. Значит, Путин может беспрепятственно двигаться дальше.

Возьмем путч «против Горбачева». Заметьте, «про Горбачева» анекдотов не было. Были только «про Раису». Вот и путч этот провалился.

Зато перед отречением последнего царя Романова от престола анекдотов было – пруд пруди. Только мы их несколько призабыли. Но тот-то народ их все помнил до единого. И февральская революция прошла блестяще. И, заметьте, власть взяли в свои руки те же самые олигархи, как и сегодняшние, только фамилии у них были другие. Заметьте также, что ни капельки бывших царских богатств не попало в руки той же «охранке», столько лет прислуживавшей царям и меняющей их как перчатки. Как тут не начать новой революции, октябрьской? На тех же самых анекдотах, действовавших на развитие революции февральской. И еще заметьте одно, слишком много просачивается сведений о дружбе большевиков с царской охранкой. Эти сведения от нас, конечно, всячески скрывают, но шило-то то тут, то там торчит из мешка. Недаром народ придумал изумительную поговорку: шило в мешке не утаишь! В общем, через «всенародную собственность» симбиоз охранки с большевиками «приватизировал» всю страну.

А ныне что происходит? Незапланированные авторами бархатной революции олигархи типа Березовского под шумок захватили все богатства страны, ничего не оставив советской охранке. Вот и происходит сейчас во главе с Путиным «перераспределение». Только «методы» его тихие-претихие. Разве что Ходорковский шумит. Да кто его слышит из лефортовских катакомб?

Я много еще мог бы привести примеров из русской истории, на предмет влияния анекдотов на истоки бессмысленных для народа революций. Ибо их делает сама элита власти, которой не досталось жирного куска. И все они делаются не для народа, хотя он и принимает в них посильное участие. Но только уже без гражданской войны, каковая тоже – произведение элиты, «записывающей» народ под дулом пистолета то в красные, то – в белые. Ныне ненароком можно взорвать не фигуральным, а реальным, ядерным взрывом всю страну, одну шестую часть мировой суши. Так что по поводу гражданской войны, самой жестокой из всех разновидностей войн, рыцари власти семь раз отмерят прежде, чем отрезать. 

Но речь-то у меня, собственно, о баранах, рассказывающих анекдоты. И о массовом сознании толпы, массовой душе, каковые следует отличать от социального сознания, сознания социума. Толпа от социума отличается тем, что она случайна как снег в июне, как составные элементы демонстрации в честь 1-го мая. И даже стадо баранов случайно, оно получилось всего лишь от случайных же половых связей на жирной траве, способствующей интенсивному размножению, когда семьям баранов стало тесно на пастбище. Социум же – продукт ума, задумавшегося о непротиворечивом, хотя бы на основе компромиссов, сожительстве говорящих животных.

Вот социума-то в России нет, и никогда не было. Разве может быть социум в тюрьме? Там преобладают две силы, которые никогда не позволят зекам продвинуться в сторону самоуправляемого социума. Главная организующая сила в тюрьме – надсмотрщики, которые по самой своей сути должны делать лучше только себе, но не сообществу зеков. Вторая сила – ворье «в законе», которое делает лучше – тоже только себе. И компромисс достигается только между ворьем и надсмотрщиками путем сдержек и противовесов для только их самих выживания с наименьшей затратой сил. Притом обе эти силы живут как бараны на пастбище – в «окружающей среде» зеков, которые для них ничем не отличаются от травы пастбища. Ну и представьте себе, чтобы все травинки разом восстали против поедания их баранами.

Травинки, конечно, не восстанут, но зеки в принципе – могут. Поэтому надо делать так, чтоб зеки не восстали. Россия тоже – тюрьма народов, и это ее официальное название, которое я выучил в большевистской школе. В целом у народа России тоже два двуглавых надсмотрщика – спецслужбы и элита, милиция и бандиты. И только между собой они ищут компромисс, а народ – пастбище. И только-то и «делов» у надсмотрщиков, что не дать народу-толпе преобразоваться в социум. И это уже лет пятьсот кряду удается. Ну и опыт в этом деле недопущения социума, конечно, приобретен громадный.

Закончить я хочу тем, что в нашем мозгу правители слово социум перевирают, заставляя его приблизиться к понятию социальный, то есть почти что побирушечный. Дескать, социальный – это когда ни за что, а просто так даются разные побирушечные блага народу типа подаяния, никак не связывая это подаяние с трудом народа, вложенным в это подаяние. Более того, есть слово соцзащита, к которой народ приучили относиться почти с презрением. Так как защита – это привилегия сильных, которые защищают слабых. Сильные – это власть и государство, вернее чиновничество. И, дескать, они, эта жалкая кучка защищает весь многомиллионный народ. И где только у них берутся эти необъятные силы и средства для «защиты»?

Здесь же я хочу еще раз заострить, что социум – это высокое понятие самоорганизовывающейся материи, которая вполне может обойтись без организаторов на зарплате и взятках. Может, но не обходится, эту «низменную» материю так приучили, и наука эта действует уже на генетическом уровне.

В общем, я к тому клоню, и весь опыт правдивой истории России это подтверждает, что изнутри наши двести народов, силой объединенных в противоестественную кучу, никогда не достигнут истинной демократии, социального сознания, вернее самосознания. Они под руководством своей самовоспроизводящейся элиты будут вечно стадом баранов, прыгающих в пропасть вслед за вожаком.

Осталось добавить несколько слов насчет прыжка в пропасть. Наш прыжок в отличие от бараньего длится многократно медленнее, уже который век. Но для этой «замедленной съемки» есть своя причина – неудержимый смех от анекдотов, что у натуральных баранов отсутствует. От смеха, говорят, даже можно умереть. Именно поэтому смех у нас над самими собой на протяжении столетий замедляется, почти прекращается, а потом возникает вновь. Может быть, и не помрем.

Ибо фига у нас все равно –  всегда в кармане.

 

                                                                                               26 апреля 2004 года.

 

Сегодня по другому вопросу открыл «Жизнь животных», и вот что я там прочитал: «Здесь мы подо­шли ко второй главной особенности обще­ства насекомых — постоянному обмену ин­формацией внутри него. В многоклеточ­ном организме обмен информацией между отдельными органами и клетками осуще­ствляется при помощи тока крови и по нервным путям. В «сверхорганизме» ана­логичные функции выполняют трофаллаксис, пахучие феромоны, звуковые сиг­налы и зрительные восприятия (напри­мер, «танцы» пчел). Трофаллаксис — это обмен пищей меж­ду отдельными членами, в кото­рый вовлечено все общество. Как показа­ли опыты с мечеными атомами, капля пищи, принесенная одним муравьем в гнездо, уже через 20 часов распределяется между сотнями особей. Самки всех обще­ственных насекомых, например, выделяют вещества, которые слизывают ухаживаю­щие за ними рабочие пчелы и затем распределя­ют их среди всего населения гнезда. Стоит этим веществам исчезнуть, как поведение рабочих резко меняется. Рабочие галиктов начинают воспитывать из личинок не ра­бочих, как раньше, а самок. Рабочие осо­би медоносной пчелы и рыжих лесных муравьев начинают откладывать яйца. Рабочие бурого лесного муравья могут принять в это время самку любого вида

Вещества, выделяемые животными, кото­рые изменяют поведение других живот­ных того же вида, носят название феро­монов (гомотелергонов). С одной из групп феромонов мы только что познако­мились. Но у муравьев есть и другие феро­моны. Более или менее изучены пока лишь две группы — феромоны тревоги и сле­довые феромоны. Феромон  тревоги у большинства муравьев выделяется же­лезами, находящимися у основания челю­стей. Попробуйте потревожить неболь­шую группу муравьев на куполе муравей­ника, и вы увидите, как от этой группы волнами расходится возбуждение, а еще через несколько секунд из входов в гнез­до начинают появляться толпы агрес­сивно настроенных муравьев. Тут проис­ходит как бы цепная реакция. Потрево­женный муравей принимает оборонитель­ную позу и «выстреливает» из желез феро­мон тревоги. Почувствовав его запах, все соседние муравьи также встают в оборо­нительную позу и выбрасывают феромон. Постепенно возбуждение охватывает все больший и больший участок и достигает внутренних галерей гнезда, откуда воз­бужденные рабочие выбегают на поверх­ность.

Феромоны тревоги — летучие ве­щества, и поэтому, если прекратить тре­вожить муравьев, возбуждение спустя не­сколько секунд или минут исчезает. Но если доза феромона в воздухе слишком высока, поведение муравьев меняется. Например, блуждающие муравьи (Tapinoma erraticum) покидают гнездо и пере­селяются на новое место. А у североамери­канских муравьев-жнецов (Pogonomyrmex) при повышении дозы феромона тревоги все рабочие начинают копать землю.

Сигнализация при помощи следовых феромонов имеет у многих муравьев такое же значение, как танцы у пчел. Оты­скав богатый источник пищи, муравей-фуражир, двигаясь к гнезду, прикасается брюшком к почве, оставляя на ней паху­чий след. По этому следу пищу отыскивают другие муравьи, вышедшие из гнезда на добычу. Следовые феромоны также побуж­дают фуражиров отправляться на поиски пищи.

Существуют и другие феромоны, источ­ник и действие которых пока почти не изучены. Так, например, за кусочком сердцевины бузины, пропитанным выде­лениями самки, рабочие ухаживают так же, как за самкой.

 

Трупы умерших муравьев рабочие оты­скивают благодаря выделяющимся при разложении эфирам жирных кислот и выносят из муравейника. Если смочить такими эфирами живого муравья, рабочие будут выбрасывать его из муравейника до тех пор, пока запах не исчезнет» (конец цитаты).

Это я к вопросу о демонстрациях, и, клянусь, до сегодняшнего дня я «Жизнь животных» в этом месте не читал.

 

                                                                                                  03.07.04.             

Раз уж Вы попали на эту страничку, то неплохо бы побывать и здесь:

[ Гл. страница сайта ] [ Логическая история цивилизации на Земле ]