Два среза русской истории

 

(Людоедское правление в России не может быть реформируемо изнутри)

 

 

Введение

 

Российская как и вся мировая история ничем не отличается от греческих мифов. Вся она, как и всемирная история, достоверна не ранее начала 15 века. Далее вглубь веков все – выдумки. Скажу здесь только, что все восемь так называемых крестовых походов имели место во времена Козимо Медичи Старшего (1389 – 1464). Поэтому обсуждать то, что было раньше, не имеет никакого смысла. Почти все это взято из голов подельщиков в «Платоновской» академии упомянутого Козимо.  

В связи с этим заглянуть на 120 – 130 лет назад от наших дней – получишь больше информации в смысле становления нынешнего мирового порядка, нежели выучить наизусть штук двадцать династий (не каждого представителя поименно, тут черт ногу сломит, заметьте, а только их династий) египетских фараонов.

К 13 – 15 векам на Земле сформировались две системы правления народом: людоедская и демократическая. Об этом у меня столько работ, что лучше их почитать, чем отвлекать меня от предмета нынешнего исследования. Людоедская система, иначе восточная, азиатская, существовала повсюду на Земле, включая инков и майя, а демократическая – только в Древней Греции со столицей в Царь-граде. Притом не надо думать, что это была большая империя, как ее понимают историки – Восточная Римская. Она была только по берегам Средиземного моря в торговых городах, которые торговали между собой, но не являлись единым государством. И не надо думать, что мировоззрение этой демократии основывалось черт знает на чем под названием древнегреческая философия, оно основывалось на Второзаконии Моисея, том, истинном Второзаконии, которого никто кроме меня не знает.

В истинном Второзаконии нет моральных догм, входящих в древнееврейский декалог Первозакония: не убий, не укради и так далее. Все 10 заповедей Второзакония целиком и полностью посвящены богу, а вместо моральных заповедей декалога Первозакония, выброшенных из него Моисеем по причине того, что все равно их никто не выполнял, организован беспристрастный и независимый суд. Идеологий при Второзаконии (религий, вер) может быть много, и у каждой – свой чисто божественный декалог, не выходящий в своих призывах за порог данной церкви, а суд для всех этих вер и декалогов – всего один, на всех – один.  Вот что такое демократия. Ныне это называется разделением властей.

Людоедское же правление основано везде на Первозаконии, где винегрет из морали и веры, поэтому им пользоваться в практической жизни невозможно. Если иметь в виду равенство людей. Благами Первозакония всегда пользуется элита, а народ между верой и правом запутывается так, что его, сбитого с толку, можно считать за стадо пастуха, когда он выбирает, какого ягненка зарезать себе на ужин, а остальных обстричь.

Когда Медичи захватил Константинополь, «греки», они же евреи, разбежались, в основном – на север Западной Европы, и стали там продолжать начатое дело, а Медичи сделал католицизм, католицизм стал наступать на север. «Грекам» это не понравилось, и в конечном итоге они его задушили, теперь он – только в Ватикане. И на основе Второзакония сделали себе такую жизнь, что им стало хватать времени, чтобы подумать о судьбах остального мира, томящегося под гнетом людоедского правления.

Россия – самый яркий пример людоедского правления народом, ибо она – самая большая страна, подчиненная спецслужбам (элите), которые меняют своих царей как щеголи лайковые перчатки. Об этом у меня много других работ, поэтому здесь останавливаться не буду.

Что бы ни происходило в России, войны, катаклизмы, революции и так далее, она всегда возвращается в своем людоедстве на круги своя. Вот о чем у меня настоящая работа. В других работах я проследил этот путь развития России, так сказать, от Рюрика. И у меня вышло, что Россия может развиваться только экстенсивно, захватывая все новые и новые «земли», чтобы стричь овец. Интенсивный путь, путь научно-технического прогресса, такой, какой продемонстрировал Запад, для нее невозможен. И он невозможен нигде, пока не прорастут ростки Второзакония, оно же – демократия. И пусть на этих просторах делают любые имитации суда, выдают Первозаконие за Второзаконие, вилку за бутылку. Ничего не поможет, давно и бесповоротно доказано, что рабский труд неэффективен.

Речь у меня пойдет не об этом, а о том, возможна ли реформация людоедства изнутри? Без посторонней «помощи», каковую надо понимать как приказ. Ибо все наши цари, несмотря на весь звон вокруг них, каковые у нас через одного «Великие», являются всего лишь пешками в руках элиты. Примерно как дежурный по солдатской казарме или зековской камере, который обязан мыть полы и стоять под красным знаменем, либо у «кормушки».

При сокращении выдуманной истории с нескольких тысяч лет до фактических лет семисот само собой получается, что 120 – 130 лет нашей документальной истории – немалый срок. При старой идиотской хронологии он казался бы одним мгновением. А если он немалый, то и выводы из него можно получить как в хорошем социологическом институте.

Я, например, не верю что Сибирь завоевывали так долго, с Ермака, собственно, я это и доказал в других своих работах. Поэтому наши завоевания на востоке я могу проиллюстрировать фактическим «подчинением казачеств военному ведомству России» (БСЭ):

-        1750 г. при Елизавете (1741-61) – Астраханское казачество;

-        1775 г. при Екатерине II (1762-96) – Оренбургское казачество;

-        1787 г. при ней же Потемкиным – Черноморское казачество, оно же Кубанское с 1860 г.;

-        1808 г. при Александре I (1801-25) – Сибирское казачество;

-        1832 г. при Николае I (1825-55) – Кавказское казачество, оно же Терское с 1860 г.;

-        1851 г. при нем же – Забайкальское казачество;

-        1858 г. при Александре II (1855-81) – Амурское казачество;

-        1867 г. при нем же – Семиреченское (Средняя Азия, Алма-Ата, Верный) казачество;

-        1889 г. при Александре III (1881-94) – Уссурийское казачество.

Глядя на этот список, можно себе представить, что раньше в этих краях кто-то и был, наподобие Соловья-разбойника, но государству Российскому все это не принадлежало. Примерно как рейхстаг, пока около него не выставили чекистскую охрану. Скорее такое «покорение» Сибири напоминает «бригаду» картежных шулеров в поезде Москва-Владивосток, обобравших с десяток ротозеев, и выскочивших из поезда на полустанке.

Что касается «дранг нах вестен», то тут мы не продвинулись ни на шаг, как только Второзаконие у них набрало силу. Бывали времена, конечно, когда, поднатужившись и положив на полях войны половину наличного населения, мы кое-что «брали», например Польшу и даже весь Варшавский «союз». Но очень скоро откатывались на исходные рубежи, как сегодня, когда даже газ свой качать в Западную Европу затруднительно из-за воров Кучмы и Лукашенко. 

Все это говорит о том, что неэффективная рабская экономика не дает возможности проглотить жареной картошки больше, чем ее нажарено. И Сибирь мы раньше не потеряли лишь потому, что она никому была не нужна из-за границы, а аборигены в ней так же как и сами русские находились под тем же людоедским правлением. Сейчас – другие времена и Сибирь вроде бы нужна всем, хотя бы из-за леса, газа и нефти, но Второзаконие так разрослось, что его все стесняются. Примерно как Страсбургского Суда. 

Но это внешние, так сказать, события, а меня интересуют внутренние. И не в статике, а – в динамике. Статика нынешнего дня столь ужасна, что ее даже вспоминать не хочется.

Я уже упомянул о временном отрезке, на котором буду анализировать российскую жизнь, а отрезок у меня взялся чисто случайно. Был такой русский писатель, которого ни тогда, ни сейчас власти российские не жаловали и не жалуют. Звать его Глеб Успенский (1843 – 1902). Чтобы вы, нынешние, воспитанные на Рэмбо и Чебурашке, поняли, что это был за человек, я сравню его с Андреем Сахаровым. И больше не буду тратить слов. Сахарова, надеюсь, еще помните. Этот писатель захватил своими описаниями самый большой российский «большой скачок», называемый отменой крепостного права и своими глазами видел, что из этого получилось. Что касается нынешнего времени, то оно у вас – перед глазами, а я его узнаю по газетам.      

 Итак, вперед.

 

Интеллигенция

 

Интеллигенцию народ не любит, хотя каждый и хочет, чтоб его называли интеллигентным. Он, народ, думает, что интеллигент – это гладко выбритый человек в очках и шляпе. Поэтому народ не интеллигентным хочет быть, а носить шляпу, ибо шляпы носили до недавнего времени богатые, вернее получающие деньги не за махание кувалдой, а – «просто так». Просто так – понятие всеобщее и означает махание перышком, кистью, языком, они же легче кувалды.

Однако и сами интеллигенты не понимают, что это такое. Окончив на тройки какой-нибудь институт и сев в какой-нибудь конторе около окошечка, к которому приходят различные «просители» из народа, он уже считает себя интеллигентом, а тех, кто за окошечком – быдлом. Самые же грамотные из них, вспомнив слово intellect, думают, что интеллигент – это умный. Но их сбивает с толку имя английской разведки – intelligence service, получается – умная обслуга. Второе слово портит первое, он же в окошечке привык, чтоб не он бумажки приносил, а ему приносили всякие справки о выдаче справки.

В конечном итоге, плюнув на семантику, стали считать, и быдло, и интеллигенты, что интеллигент – это тот, кто закончил институт, не ругается на улице матом, носит очки и галстук и не отталкивает от двери автобуса женщин. И главное, никаких кувалд в руках, ни дома, ни на работе.

Таких интеллигентов у нас примерно миллионов 10, а в отношении к простому народу, ибо он, простой народ, никогда и не претендовал числиться в интеллигентах, один – к десяти. Дети и пенсионеры не учитываются. В результате получается, что интеллигент – это просто по-старинному производственный десятник. Что касается людей «умственного» труда, художников там и артистов, корреспондентов, служителей быстрого фото, то их записывают в интеллигенты всех подряд. Лишь бы у него была бородка клинышком, и в вытрезвителе не ругался матом, а тихо занимал свое место на железной кровати, на матрасе без простыни. В целом, куда ни плюнь, не промахнешься по интеллигенту.

Между тем, никому невдомек, что интеллигент – штучный товар, примерно как Монна Лиза в Лувре. Или Сикстинская Мадонна в Дрездене. Как Сахаров в СССР, как Успенский в столетней давности России.

Кстати, вот как описывает интеллигента сам Успенский в письме к А.Ф. Саликовскому  в 1889 году: «Я всегда понимал интеллигентного человека (такого сословия нет) именно как такого, который сам обязан требовать перемен в окружающем положении, так как он потому и интеллигентный, что окружающее положение составляет его личную печаль. Мужик Сютаев не запирает амбара и тем не вводит бедных людей в грех воровства: «бери, когда нужно». Это его принцип, которого от него никто не требует, тем более в практическом применении; все сютаевские соседи запирают амбары, и если чего и требуют от Сютаева, то именно того, чтобы он запирал. А он, как интеллигентный человек (этот тип человека не составляет сословия), убежденный в неправде таких отношений к ближнему, переводя это убеждение в реальное дело, не запирает – поступает вопреки требованиям среды, поступает в смысле несогласия с окружающими обстоятельствами и положением дел».

Во-первых, вы заметили, что в одной фразе Успенский дважды вас предупреждает, что интеллигент – не сословие, а штучный товар типа произведения высокого искусства. А вы же сами знаете, и я вам еще напомнил, что каждый инженер входит в сословие инженеров. И каждый дворянин получается – интеллигент, будь он даже Салтычихой или Митрофанушкой. И подумайте вдобавок о тех, кто принципиально, а не по забывчивости не запирает амбаров. Много их на Руси?

Во-вторых, я недаром взял этот отрывок, тут же ясно написано – «мужик Сютаев», мужик. И этот простой мужик интеллигент потому, что «свое убеждение переводит в реальное дело» как те же трое знаменитых диссидентов, вышедших на Красную площадь протестовать против бессовестной власти. Их же было всего трое из трехсот миллионов. И они поступили так вопреки требованиям среды, каковая составляла 299 миллионов 999 тысяч 997 человек. И только трое из всей этой ужасающей оравы людей набрались смелости (представьте себя на их месте в 60-х годах прошлого столетия) выразить свое несогласие с окружающими обстоятельствами и положением дел».

Так сколько у нас интеллигентов? Хоть ныне, хоть во времена Успенского. Их же можно пересчитать по пальцам. И такими интеллигентами всем стать охота, но кишка – тонка, поэтому они и хотят, чтобы их хотя бы так просто называли, по бумажке, выданной в обмен на пачку денег.

Сейчас я остановлюсь на человеке, которого в наши дни как бы даже официально назначили нтеллигентом, хотя, по моему мнению, он никогда им не был. Это Дмитрий Лихачев, всю жизнь произучавший Кенигсбергскую летопись и «не заметивший» там подделки на подделке. Просидев несколько лет на Соловках, он стал как шелковый. И я даже думаю, что именно с ним коммунисты советовались, что надо затопить идиотскими «рукотворными» морями, чтобы археологи больше никогда не докопались до истории нашей страны. (См. другие мои работы). А потом его назначили «героем» социалистического  труда и самым главным интеллигентом СССР. А знаменитого физиолога Зубра (простите, забыл фамилию) не назначили, хотя он и был настоящим интеллигентом. И Сахарову давали ордена и медали не за его истинную интеллигентность, а за водородную бомбу, которую он по молодости лет создал. И очень потом сожалел, в какие она попала руки.

О таких поддельных интеллигентах в том же письме Успенский пишет: «Опыт жизни лучше всяких теорий научает наше общество ничего не делать и всего бояться. Писать для этого трактаты, уговаривать его, чтобы оно не фордыбачило, нет ни малейшей надобности. Даже волостной писарь в деревне так утихомирит «интеллигента», как нельзя лучше, без всяких программ и доктрин».

И вот вам еще один пример, довольно длинный. Он взят из статьи Успенского «Праздник Пушкина. Письма из Москвы – июнь 1880»: «г. Достоевский к всеевропейскому, всечеловеческому смыслу русского скитальчества ухитрился присовокупить великое множество соображений уже не всечеловеческого, а всезаячьего свойства. Эти неподходящие черты он разбросал по всей речи, где по словечку, где целыми фразами, и всегда вблизи с разговорами о человечности. Чтобы читатели могли яснее видеть, до какой степени речь г. Достоевского теряет в понимании благодаря этим заячьим прыжкам, приведем выписки из подлинного, напечатанного текста. (Ранее автор критиковал его, восприняв речь на слух. Речь на открытии памятника Пушкину. – Мое).

Прежде всего, сделаем выписки, доказывающие, что мы имели все основания передать речь г. Достоевского так, как передали. Вот что г. Достоевский говорит о духе русского народа:

«...Что такое сила духа русской народности, как не стремление ее, в конечных целях своих, к всемирности и всечеловечности? Да, назначение русского человека есть бесспорно всемирное, всеевропейское. Стать настоящим русским, стать вполне русским может быть и значит только (в конце концов, это подчеркните – скобки принадлежат г. Достоевскому – Успенский) стать братом  всех людей, всечеловеком, если хотите...  Для настоящего русского Европа и удел арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как удел родной земли... Что наш удел и есть всемирность... Стать настоящим русским и будет именно значить — внести примирение в европейские противоречия... К всемирному, всечеловеческому братству сердце русское, быть может, из всех народов наиболее предназначено».

А вот что говорит г. Достоевский о русском «страдальце»:

«В «Алеко» Пушкин отыскал и гениально отметил того несчастного скитальца в родной земле, того исторического русского страдальца, столь исторически явившегося в оторванном от народа обществе нашем. Это тип постоянный и надолго поселившийся в русской земле. Эти русские бездомные скитальцы продолжают и до сих пор свое скитальчество, и если в наше время не ходят в цыганский табор искать успокоения в их диком, своеобразном быте своих мировых идеалов и успокоения от сбивчивой и нелепой жизни нашего русского интеллигентного общества, то все равно ударяются в социализм, ходят с новою верою на другую ниву и работают на ней ревностно, веруя, как и Алеко, что достигнут в своем фантастическом делании целей своих и счастия не только для самих себя, но и всемирного, ибо русскому скитальцу именно необходимо всемирное счастие, чтобы успокоиться, дешевле он не помирится… Это все тот же русский человек, только в разное время явившийся».

Этих выписок, кажется, вполне достаточно для того, чтобы видеть неразрывную связь скитальца с народом, его чисто народные черты; в нем все народно, все исторически неизбежно, законно. Вот, основываясь на этих-то уверениях, я и передал речь г. Достоевского в том смысле, как она напечатана в письме из Москвы, радуясь не тому всемирному журавлю, который г. Достоевский сулит русскому человеку в будущем, а тому только, что некоторые явления русской жизни начинают выясняться в человеческом смысле, объясняются «по-человечеству», не с злорадством, как было до сих пор, а с некоторою внимательностию, чего до сих пор не было.

Но у г. Достоевского, оказывается, был умысел другой. Уж и в тех выписках из его речи, которые приведены, читатель может видеть местами нечто всезаячье. Там воткнуто, как бы нечаянно, слово «может быть», там поставлено, тоже как бы случайно, рядом «постоянно» и «надолго», там ввернуты слова «фанта­стический» и делание, то есть выдумка, хотя немедленно же и заглушены уверением совершенно противо­положного свойства: необходимостию, которая не дает возможности продешевить, и т. д. Такие заячьи прыжки дают автору возможность превратить мало-помалу все свое «фантастическое делание» в самую ор­динарную проповедь полнейшего мертвения. Помаленьку да полегоньку, с кочки на кочку, прыг да прыг, всезаяц мало-помалу допрыгивает до непроходимой дебри, в которой не видать уж и его заячьего хвоста. Тут оказалось, как-то незаметно для читателя, что Алеко, который, как известно, тип вполне народный, из­гоняется народом именно потому, что не народен. Точно так же народный тип скитальца, Онегин, получает отставку от Татьяны тоже потому, что ненароден. Как-то оказывается, что все эти скитальчески-человече­ские народные черты — черты отрицательные. Еще прыжок, и «всечеловек» превращается «в былинку, носимую ветром», в человека-фантазера без почвы...  «Смирись! — вопиет грозный глас: — счастие не за морями!» Что же это такое? Что же остается от всемирного журавля? Остается Татьяна, ключ и разгадка всего этого «фантастического делания». Татьяна, как оказывается, и есть то самое пророчество, из-за которого весь сыр-бор загорелся. Она потому пророчество, что, прогнавши от себя всечеловека, потому что он без почвы (хотя ему и нельзя взять дешевле), предает себя на съедение старцу генералу (ибо не может основать личного счастия на несчастии другого), хотя в то же время любит скитальца. Отлично: она жертвует собою. Но увы, тут же оказывается, что жертва эта недобровольная: «я другому «отдана!» Нанялся — продался. Оказывается, что мать насильно выдала ее за старца, а старец, который женился на молоденькой, не желавшей идти за него замуж (этого старец не мог не знать), именуется в той же речи «честным человеком». Неизвестно, что представляет собою мать? Вероятно, тоже что-нибудь всемирное. Итак, вот к какой проповеди тупого, подневольного, грубого жертвоприношения привело автора обилие заячьих идей. Нет ни малейшего сомнения в том, что девицы, подносившие  г.Достоевскому венок, подносили ему его не в благодарность за совет посвящать свою жизнь ухаживанию за старыми хрычами, насильно навязанными в мужья; не за матерей, выдающих дочерей замуж насильно, дабы они в будущем своими страданиями помогли арийскому племени разогнать тоску. Очевидно, что тут кто-нибудь ошибся. Но в неправильном толковании речи виновен не кто иной, как сам Ф. М. Достоевский, не высказавший своей мысли в более простой форме. <…>

В «Дневнике писателя» того же г. Достоевского (1877 г., № 2) есть две в этом отношении весьма характерные главы. Одна из них называется «Злоба дня в Европе», а другая, рядом с нею, «Русское решение вопроса». Параллель могла бы быть в высшей степени интересная, если бы была соблюдена автором равномерно во всех частях. Но этого-то именно и нет. Покуда дело идет о злобе дня в Европе, автор вполне последователен. Прежде всего, он изображает происхождение данного положения вещей и, на основании этого положения, выводит заключение относительно того способа, которым может быть решен, или без которого решен не может быть, роковой, проклятый вопрос. Но как только дело касается России, никакого положения вещей нет, а прямо, с первой строки, начинаются ни на чем не основанные прорицания, указания, ребусы, шарады.

Сделаем небольшую выписку. Вот что говорится о злобе дня в Европе. «В Европе был феодализм, были рыцари. Но в тысячу с лишком лет усилилась буржуазия и, наконец, задала повсеместно битву, разбила и согнала рыцарей и стала сама на их место. Исполнилась в лицах поговорка: «убирайся, а я на твое место». Но, став на место своих прежних господ и завладев собственностью, буржуазия совершенно обошла народ, пролетария и, не признав его за брата, обратила его в рабочую силу для своего благосостояния, из-за куска хлеба». Но, в свою очередь, этот новый хозяин, буржуа, «отлично хорошо понимает, что пролетарий, бывший в борьбе его с рыцарем еще ничтожным и слабым, очень может усилиться и даже усиливается с каждым днем. Он предчувствует, что когда тот усилится, то сковырнет и его с места, точно так же, как он сковырнул рыцаря, и точно так же скажет ему: «Убирайся, а я на твое место». Вот положение вещей в Европе, положение историческое, вполне объясняющее неизбежность борьбы не на живот, а на смерть между двумя борющимися сторонами, уже ставшими в боевую позицию. Г. Достоевский обстоятельно объясняет, почему ни та, ни другая сторона не могут уступить, почему вопрос не может быть поставлен на нравственную почву. Все эти объяснения в европейском решении вопроса о злобе дня, повторяем, основаны на исторически сложившемся положении вещей, очерк которого г. Достоевский приводит в начале статьи именно для того, чтобы читателю было понятно, почему решится так, а не иначе.

Но как только дело касается России, с первой же строки начинается отвлеченная (хотя и очень искусная) проповедь о самосовершенствовании. Ни о положении вещей в данную минуту, ни о прошлом, из которого оно вышло, — нет ни одного слова. На каждом шагу задаешь себе вопросы: какую-такую злобу дня разрешу я, если, подобно Власу, буду с открытым воротом и в армяке собирать на построение храма божия? Если ту же, какая в Европе, то почему же там дело должно кончиться дракой, а не Власом? Если другую какую-нибудь, русскую злобу, особенную, то какую именно? Если бы г. Достоевский был последователен, то параллельно вышеприведенному изображению положения вещей должен бы был представить такое же и относительно России. В Европе, говорит он, были рыцари... а у нас были или не были? если не рыцари, то хоть простые грабители, откупа например, которые опаивали народ дурманом, организм, физическое здоровье его расстраивавшие? Забирались не только в карман, а в самую кровь. В Европе вот, говорит  г. Достоевский, буржуа не дает пролетарию жить на свете... А у нас есть ли что-нибудь в этом роде? Для кого устроены банки всевозможных родов и видов, кто играет на бирже, съедает миллионы гарантий и субсидий? И достаточно ли в таких делах Власа, собирающего на построение храма Божия?  Решительно нельзя понять, почему на Руси люди будут только самосовершенствоваться? Единственное объяснение этому, кажется, состоит в том, что люди эти вообще ужасно развращены, испорчены. И опять неизвестно, кто их испортил, отчего они развратились и отчего именно они-то и суть провозвестники христианства. Не определяя «положения» вещей, не объясняя его, решительно невозможно давать советов о том, что нужно делать, невозможно предсказывать, прорицать, учить и наставлять, не рискуя впасть в противоречия и ввести самую горячую проповедь на ничто. И таких противоречий можно найти у г. Достоевского немало. В речи он подтрунивает над тем, что до сих пор интеллигентный человек все как будто хочет поднять народ до себя, а в дневнике прямо советует «поднимать...» В том же дневнике говорит: «Раздай имение», а на следующем столбце говорит, что «можно и не раздавать». <…>

… И вот, жалея мальчика в настоящем, жалея его в будущем, чувствительный человек наш надумывает самое простое, по его мнению, дело. Он решается отдать свои средства на образование мастерской («Отдай имение твое!»), в которой бы ребят не били, а учили, не мучили голодом, а кормили — и думает, что общинное начало в виде артельного хозяйства, вещь не только не предосудительная, но прямо нужная и законная. Он отыскал избитого мальчика, а этот привел к нему еще двоих, тоже избитых, три другие ушли от другого сурового хозяина сами, и вот начинают жить. Чувствительный человек, чтобы не откладывать дела в долгий ящик, «принанял» покуда в главные мастера взрослого сапожника, но, желая быть последовательным именно в смысле народного дела, он должен «убедить» как взрослого рабочего, так и маленьких учеников его в том, в чем убежден сам. Ему обидно, что его называют «хозяином». Какой он хозяин? Он такой же, как и они. Он хочет только, чтобы, при его помощи, они «сами» завели «свое» дело на товарищеских основаниях, сами были хозяевами своей работы.

На первых же порах ему приходится, очевидно, очень и очень много разговаривать. Сапогов не шьют покуда, а разговоры идут, и разговоры долгие. А покуда они разговаривают, против него, против этого чувствительного человека, уж устраивается нечто неприязненное. Положим, что у нас нет ни буржуа, которые не дают жить пролетарию, «нет даже сословий» — нет ничего в западноевропейском, не христиански-враждебном роде, но есть двое хозяев-сапожников, которые недовольны, и очень основательно недовольны тем, что от них сбежали мальчики, что это дурной пример; есть, кроме того, матери и отцы, не понимающие и не могущие понять, почему это барин затесался к сапожникам, что ему нужно, и непременно думающие, что тут что-нибудь не так; есть, наконец, сами мальчики, берущие пример в непонимании как с родителей, так и с взрослого мастерового, своего учителя, который также покашивается на барина, отказывающегося

быть хозяином, и полагает, что тут не без подвоха. Все эти – не буржуа, ни тем паче рыцари, ни, боже избави, пролетарии, начинают шушукать, болтать, рассуждать в кабаке, за воротами, а те из них, кому нужно, начинают поступать по силе и по мочи. Как они поступают — не наше дело. Но представьте себе, что впечатлительный человек, вследствие их поступков, с сожалением принужден пойти, положим, хоть к г. Достоевскому, «посоветоваться», как ему быть?

— Закрывать мне мастерскую или же отстаивать ее?

Что ответит ему Ф. М.? Неужели скажет:

— Смирись! Гордый человек!                

Но на это впечатлительный человек может возразить:

— Да я и так уж смирился. Мне лично ничего не надо, я хочу только хоть этим пятерым, шестерым мальчишкам быть полезен. Неужели же я должен бросить их на произвол судьбы? Ведь их пуще прежнего начнут колотить колодкой по голове? Мне кажется, что я и по-христиански не имею права отступать. Я должен идти до конца. Пусть делают, что хотят, я готов!

— Смирись, праздный человек! Покори себя себе, усмири себя в себе. Не вне тебя правда, не в сапожной твоей мастерской, а в тебе самом найди себя, сам собой, в себе!         

— Стало быть, бросать посоветуете?           

И даже на этот вопрос нет категорического ответа; не слушая и не останавливаясь, Ф. М. продолжает прорицать:

…И узришь свет! И увидишь правду! Победишь себя, усмиришь себя и других освободишь и узришь счастие… и начнешь великое дело... Не в вещах правда.

И так до бесконечности.        

Читатель видит, до какой степени самые прекрасные прорицания оказываются бесплодными, раз «на родной ниве» оказалось крошечное дело. Видит, что даже ответов на самые простые вопросы, возбуждаемые делом, совсем-таки нет в обращении. И не следует ли из этого, что прежде, нежели приглашать потрудиться на ниве, прежде, нежели рекомендовать смирение  как наилучшее средство для этого труда, заняться с возможной внимательностью изучением самой нивы и положения, в котором она находится, так как, очевидно, только это изучение определит и «дело», в котором она нуждается, и способы, которые могут помочь его сделать. А прорицать можно и после».

Довольно большая цитата, и речь немного старинная, не то, что нынешнее «красноречие» как у Эллочки-людоедки. Но она стоит того, чтобы ее переписать. Во-первых, «образ» Татьяны и я в школе учил в точности по Достоевскому. Не сомневаюсь, что и сегодня так же его рисуют. Только вот чем же она отличается от проститутки? Неужели же только по количеству клиентов? А если проститутку на первом же «сеансе» возьмут в жены, примеров-то таких – пруд пруди. Я имею в виду не первый «сеанс», а саму практику, хоть и на сотом «сеансе».

Во-вторых, нам и сегодня в школе и по «ящику» все уши прожужжали насчет утопий типа сапожной мастерской. И Власов всячески пропагандируют. И Онегин до наших дней «не народен», хотя каждый мужик на его месте хотел бы оказаться. Но самое главное, нам все время обещают, притом заметьте, более ста лет подряд, что «нынешнее поколение будет жить при коммунизме», правда, во времена Достоевского это звучало несколько иначе: «русскому скитальцу именно необходимо всемирное счастие, чтобы успокоиться, дешевле он не помирится…».  Черт возьми! А коммунисты что говорили, выстраивая третий интернационал? Не о «мировых» разве «идеалах»? Мало того, те настоящие интеллигенты, которых забирала милиция с Красной площади, разве не вели «сбивчивой и нелепой жизни нашего русского интеллигентного общества»?

Вы только прочтите еще раз. Неужели не видна коммунистическая пропаганда? Особенно про Онегина, который «без почвы». А вот Татьяна – с почвой, покорись, сука такая! Смирись! И иди таскать рельсы на коммунистических стройках. Или бетон месить сапогами на Днепрогэсе. Не Гремину ты «отдана», а под трактор, как Паша Ангелина. Или 12-летняя Мамлакат – на хлопковое поле, как в дом терпимости. И тебе, малышка, не дадут двух крепильщиков как бугаю Стаханову, чтобы они за него работу делали, которая в его обязанности входит, чтоб он работой троих отчитался как за одного. И тем помог товарищу Сталину потребовать от остальных своих рабов такой же «отдачи». Хлопковые коробочки, они ведь легкие, только их собирать надо дольше, а пальчики ведь у тебя детские, Мамлакат, гибкие. Ты ведь просто играешь, а не работаешь.

Только прошу заметить, что Достоевский разработал принципы пропагандистские разом и для детей, и для взрослых, для школы, и для «производства». Но, самое главное состоит в том, что это было 120 лет назад и ничуть не изменилось в нашей, советской эре. Хотя Успенский тут же заметил насколько эта идиотская агитация шита, как говорится, белыми нитками. Она же 120 лет подряд шита этими же нитками, вот и не захотела знаменитая тройка диссидентов на Красной площади мириться с «наведением порядка в социалистическом лагере». Как сегодня малочисленная кучка интеллигентов не хочет мириться с войной в Чечне.

Так! Перейдем-ка к «волостному писарю», который утихомиривает «интеллигентов», «как нельзя лучше и без всяких программ и доктрин». Одного такого «утихомиренного интеллигента» мы уже рассмотрели, теперь очередь за Достоевским. Я не говорю, что он мало настрадался на каторге, я говорю о том, что он не интеллигент. Вот и все. И несмотря на весь его литературный гений. Он стал таким же «волостным писарем», выбивающем дурь из интеллигентов, правда, виртуально, а не с розгою в руках. И это даже хуже, так как волостной писарь не понимает, что творит, а эти ребята «интеллигентные» как нельзя лучше понимают. Недаром у них такое умственное косноязычие проявляется.

Собственно, я не зря обижаю старинного покойника с мировым именем. Я на его примере хочу перейти к нашим дням, прямо вчерашним. И сегодняшним. Что? Никита Михалков – интеллигент? А его папаша? Да они при любой власти будут жить припеваючи на свои иудины сребреники. При коммунистах они дети рабочих и крестьян, при нынешнем капитализме – дворяне. Как будто они не знают, что русский дворянин – прирожденный рабовладелец и русского дворянства стесняться надо, а не гордиться им.

Впрочем, поговорим не о людях-интеллигентах, а об их трудах. Особенно в газетах. И на телевидении. Там же нет ни одного интеллигента не считая, округленно говоря, Минкина и, особенно, Юлию Калинину. И вся эта орава со второй древнейшей профессией забивает нам душу и голову всякой гадостью, отвлекает от насущных проблем, уводя от них в сторону, сбивая с пути. И это хуже, чем сбивать с пути в сторону пьянства, что позволяют себе старшие рабочие с подростками, которые считают за большую честь выпить водки с наставником, и вскоре начинают обгонять старших. Не по рабочим навыкам, а по спиртным.

Итак. Мы договорились, что интеллигентов очень мало, а псевдоинтеллиентов – пруд пруди. И что самое главное в процентном отношении интеллигентов среди «быдла» и «интеллигенции» – поровну. Просто мы не знаем интеллигентов среди, так сказать, «рабочего класса и трудового крестьянства», их человеческие свойства знают в узком кругу, но не знают, что эти свойства определяют истинного интеллигента.

Поэтому об интеллигентности надо раз и навсегда перестать попусту болтать. И вообще забыть это слово. Оно должно быть столь же редким, даже единичным как Сикстинская мадонна или улыбка Джоконды. А таких людей, которые говорят о себе что, дескать, мы – интеллигенция (а таких – немало), вообще надо садить в тюрьму как за плагиат или компьютерное пиратство.

И все же, главную мысль я не высказал. Она состоит в том, что в России интеллигенция всегда была вопреки Успенскому сословием, в отличие от Запада, где слово это вообще малоупотребительно. Там вместо интеллигент куда чаще употребляется джентльмен. И даже «настоящий» джентльмен, само по себе говорящее, что не каждый джентльмен настоящий джентльмен, полно подделок.

Слово интеллигент появилось на Руси, как только у помещиков отобрали из собственности людей. Раньше они были элитой общества, но не столько элитой сколько «опорой трона». Именно они осуществляли людоедское правление народом, а под короной они только самоидентифицировались между собой, точно так же как «греки» под Второзаконием или шахи под исламом. А самоидентифицировавшись, как говорится, дули в одну дуду по отношению к народу, унифицировали методы его подчинения и эксплуатации, то есть людоедничали.

Когда у дворян отобрали людей из собственности, кстати, не по доброй их воле, а от стыда перед Западом, половина из них быстренько промотали свое имение и превратились в тех, кого они недавно эксплуатировали, с кайлом в руках. А вторая половина – в трудовой класс (разночинцев), добывающих свой хлеб в различных петровских конторах. И разночинцы были очень недовольны таким положением дел,  стали усиленно думать, как вернуть себе власть. Вот такой и была ленинская семья.

Но и высшей российской власти, состоящей из преемственных структур тайной полиции, конкурирующих между собой, такое положение тоже не нравилось. Надо было создавать себе опору в народонаселении. Разночинцы – слово неблагородное, примерно как разнорабочие, пролетариат самой низкой квалификации. Отдав разночинцам всю власть над народом в том смысле, в котором мы сегодня понимаем бюрократию, спецслужбы назвали их интеллигенцией. А сама интеллигенция за право ей угнетать и грабить взятками народ не официально, но иезуитски, обязана была писать музыку, книжки и журналы, рисовать картинки в той струе, которая была приятна как душ Мантеля их работодателям. Вообще говоря – владельцам. Потом все это сплелось в клубок, и Ленину пришлось проделать титаническую работу по их уничтожению.

Возникла новая интеллигенция, из матросов «железняков», бандитов и лентяев, которые хотели только жрать, пить и развлекаться. Контроль над ними был железный, потому они и просуществовали 70 лет.

Сейчас идет стадия создания более новой интеллигенции, соскакивающей с конвейера как пряники. Но и она призвана держать народ в людоедском правлении, притом, все теми же методами: тотальным всевластием, отсутствием суда, чванством. А интеллектуальная ее часть писать книжки и рисовать картинки «как надо». Именно поэтому интеллигенция стала классом, по выражению Успенского сословием, только ныне ее называют бюрократией, даже и представителей типа создателя «Сибирского цирюльника» с его папашей в придачу.

Вы, надеюсь, помните, как совокупно именовался советский народ до начала девяностых: «рабочие, колхозники и трудовая интеллигенция». Раз, два, три сословия. И, кстати, такие как Бродский, Солженицын в «трудовую интеллигенцию» не входили. Они были «тунеядцами».  

       

Внешний  вид  жизни  с  внутренними  оттенками

 

Когда 29-летний Успенский ровно 122 года назад отправился  впервые за границу, она его удивила так же, как и меня 50-летнего мужика 18 лет назад. В письме к жене из Парижа он это выразил так:

«Когда мы проезжали Вильну (нынешний Вильнюс – мое), — город прелестный, похожий по постройке на заграничный, — то массы гуляющих были в одних сюртуках, а дамы в одних платьях. Чем дальше, тем русского оставалось все меньше и меньше. Вот вместо русских мужиков и баб пошли польские, гораздо беднее русских, но чище и опрятнее, а главное простого народа в вагонах с каждой станцией делалось все меньше и меньше, — и едва началась Пруссия, как мужика совсем не стало, его нет. С нами ехали мужики и бабы, — но вовсе не русские, — они одеты по-господски, и только руки в мозолях да необыкновенное здоровье отличают их от господ.

С переездом в Пруссию — все изменяется. Те же петербургские болота здесь приведены в такой вид, что любо смотреть: везде прорыты канавки, все осушено, распахано, покрыто зеленью. Леса,— те же самые еловые леса, какие окружают Петербург, — эти леса буквально вычищены, как комната; вся сорная трава, сучья, ветки— все это собрано в кучи и повсюду видна свежая травка. Нашего бедного скота тоже нет. Телеги, на которых возят муку и вообще тяжести, длинней наших в 5 раз, но стоят на высоких каретных колесах и ведутся двумя такими лошадьми, на которых у нас в России разъезжают только богачи. Так как дороги везде шоссированы, то две лошади подымут в пять раз больше нашей самой сильной лошади. Между рабочими крестьянами, которые нам попадались в полях, попадаются похожие на наших, то есть босиком, в плохой рубахе, но это очень редко. Большею частию все одеты отлично: я видел, как в поле работали крестьянки, в платье, в соломенной шляпе. Дома везде каменные, сначала, когда идет Пруссия, близкая к России, — крыши крыты соломой, но так, что из соломы наделано множество штук и завитушек, и крыша убрана, как голова любой аристократки. Чем ближе к Берлину, — соломы все меньше и меньше, поминутно попадаются деревни все в зелени, в цветах, дома каменные в 2 этажа, крыши черепичные. Стены домов и изгороди все обвиты какими-то растениями, которые, когда распустятся, закутают всё в зелень. Во Франции эти украшения еще лучше. Пока мы всё это наблюдали, — оказывается, что разговора с публикой вести нельзя, — она вся немецкая, и чем ближе к Берлину, тем все непонятнее речь и выговор. Но вот и Берлин. Станция железной дороги похожа на петербургские дебаркадеры, но гораздо больше. <…> Вид города — совсем не то, что Петербург, и напрасно сравнивают его. Когда мы въезжали, было 7 часов вечера и какой-то праздник. И все улицы и тротуары были покрыты народом, — не такими гуляющими, как у нас, разодетыми и расфранченными, — а народом, который умеет жить, как дома, на улице».

О, из этого небольшого отрывка очень много можно сделать выводов. И не только насчет внешних особенностей, какие мы читаем. Во-первых, инженерно-экономические выводы. Лошадь везет в пять раз больше, значит, производительность труда в пять раз выше. И я удивился, когда прибыл в Италию. Там мне железобетонные конструкции мостов и виадуков показались ажурными, легкими и даже пугливыми: неужели выдерживают тот груз, который на них предназначен? А дело в том, что бетон у них лучше и его надо в три раза меньше. Кроме того, я заметил, что асфальт у них так же чист, как пол в квартире. Почему? Потому что ни одной даже самой маленькой примыкающей тропинки нет не заасфальтированной, потому неоткуда и грязь на колесах затаскивать, каковая – неизбежный атрибут на обочинах наших шоссе. Так как на него въезжают из непролазной грязи. До сегодняшнего дня.

Во-вторых, социально-культурные выводы. Успенский привык видеть у себя на родине свой народ в положении бедных животных в социалистическом колхозном коровнике. Каковым только бы не упасть от бескормицы в навозную жижу, в которой они стоят по колено. Поэтому этим животным не до игривых взбрыкиваний. А что как не игривое взбрыкивание от сытой жизни эти «наделанные из соломы множество штук и завитушек, и крыша убрана, как голова любой аристократки»? И именно от сытой жизни, а главное, от излишка свободного времени при более высокой производительности труда и меньшем его ограблении происходят вещи, так здорово подмеченные Успенским насчет окультуренных болот, «везде прорытых канавок», лесов, «вычищенных как комната». И даже «крестьянок на поле в соломенных шляпках».

То есть, это культурный народ. А отчего бы это? Что, у них на полях золото растет вместо пшеницы? Ах, у нас – ленивый народ?  А вы видели когда-нибудь трудоголиков на каторге? Или в фашистских концлагерях.

Многие из вас видели, как ныне выглядят наши туристы за границей. Это же вечно и навсегда испуганный народ, взирающий на окружающую иностранную действительность как на Создателя в небесах. У них же всех глаза выпучены от изумления. Но ведь 122 года прошло, четверть достоверной истории народонаселения Земли.

Жалко, что ныне не принято ездить на поездах, особенно среди тех, кто хоть чуть-чуть соображает. Недавно я изменил этой всеобщей привычке и прокатился на поезде Москва-Новокузнецк в центр Сибири. А до этого я посетил с десяток стран, включая европейские, а также Японию и Австралию. И меня объял ужас. Сравнение просто невообразимо, его невозможно передать. Ближе всего, пожалуй, подойдет статейка в газете, описывающая потомков древних инков или майя (простите, я их вечно путаю), ныне живущих в дебрях Амазонки. Вы же все знаете о высочайшей древней культуре этих народов. И вот, представьте себе, этот древний народ так опаршивел умом и сердцем, что забыл даже про толкушку, каковой толкут пюре из картошки. Этой толкушкой можно истолочь какой-то кактус, положить в горшок пюре и поставить на солнышко. Оно побродит недельку и выпивка готова. Так вот, толкушки у них нет, а пюре из кактуса просто нажевывают зубами их трудолюбивые женщины и сплевывают его изо рта в посудину. Через недельку выпивка – готова.

Не открывайте широко глаза, это в точности соответствует картине, виденной мной из окна поезда беспрерывно в течение двух с половиной дней. Такими же убогими как в дебрях Амазонки показались мне мелькавшие деревни, наполовину пустые, с огородами, заросшими бурьяном, с такими же полями с молодыми березками, с покосившимися домишками, крытыми одновременно сгнившим тесом, шифером, толем и даже старыми корытами и дверками от тракторов. И там живут люди, вы только подумайте, люди! Там нет ничего, ни магазинов, ни клубов, ни иногда и электричества. И это почти полстраны, три или четыре тысячи километров сплошной полосой вдоль железной дороги. Но железная дорога – это ниточка цивилизации, а что тогда мне думать о тех местах, что за горизонтом  в обе стороны от этой ниточки? 

Так что не думайте, что я преувеличиваю, сравнивая эту жизнь с добыванием выпивки с помощью собственных зубов. И уж будьте уверены, что этого не могло бы произойти за 122 года, не будь у нас в стране людоедского правления.

 

Константинополь, он же Стамбул и Царь-град

    

По моим исследованиям именно здесь началось осуществляться Второзаконие Моисея, истинное Второзаконие, а не то, что нам за него выдают. Мусульмане и католики с двух сторон выжили отсюда древних «греков», они же евреи Моисеева колена, и древнейший центр демократической цивилизации оказался в северной Европе. (Подробности – в других моих работах). Началось это в так называемое «Возрождение», организованное Козимо Медичи, примерно в 15 веке.

Наступил 19 век. И что же представлял собой Константинополь, ставший Стамбулом, в конце этого века? Блестящую картину нарисовал Успенский в «Очерках нового времени», в восьмой их части под названием «В Царьграде», в 1886 году. Она не маленькая, но я выберу из нее только самое главное. Ту ее сторону, которая проглядывает из повторного мирного завоевания Стамбула, которую осуществили те же самые «греки», усилившись на базе Второзакония в северной Европе. А также ту сторону, к которой Царьград привело людоедское правление, осуществляемое турками. Только заметьте, что людоедское правление не только турки осуществляют, оно – повсюду на Земле, исключая Западную Европу и ныне – Америку, а также те страны, например Япония, которые американцы с помощью атомной бомбы перевели на демократию.

Вот, например, несколько строк о св.Софии: «Неряшливость, вот что особенно бросается в глаза при обозрении храма: кое-как замазано все христианское, кое-как налеплено и напачкано мусульманское». Или вот еще: «София как-то в стороне, она как-то одинока со всею своею историею, и только русские считают своею обязанностью посетить ее, снимают шапку, входя в храм, крестятся, говорят: «хорошо бы, если бы она наша опять поскорее стала!» Но, выражая такое пожелание, и сами русские как будто бы послабели в мыслях, касающихся участи св. Софии. Нет огня, страсти в этом желании «поскорее бы была наша!»

Здесь я позволю себе перейти к цитате из письма Успенского к В.М. Соболевскому о Болгарии, апрель-май 1887 года: «Вот где драма, мое глубокое душевное расстройство, горе, от которого я положительно едва жив… (второй лист письма утерян – Ред.) …в четыре поездки по Дунаю имел удовольствие познакомиться с множеством русских шпионов, настоящих, устраивающих революции, восстания на русские деньги. Яд, подлецы, даже возят – и не смеешь пикнуть, некуда выскочить. Они, шпионы (все это имеет отношение к Катковым, которого, кстати сказать, все они ругают подлецом. Подробности скажу потом)…  Словом, тут нужно решаться на самые рискованные вещи. Я сразу не мог этого сделать, – но непременно там буду, только мне нужно сообразиться и списаться и сделать так, чтобы «русская партия» (т.е. все катковство, делающее восстания, яды и эмиграцию и т.д.) забыла, что я тут близко. Сегодня первый день, что я могу писать даже так, как сейчас…»

Это письмо с «утерянным» листом, глухими намеками, дескать, «подробности – потом» и «непременно там буду» - дань цензуре и перлюстрации писем. Отсюда же и «глубокое душевное расстройство, горе» автора, истинного интеллигента, ибо он видит всю подноготную этой возни. Тем не менее, оно ясно дает понять, что «героическое сопротивление болгар турецкому владычеству, поддержанное русскими», не что иное как «экспорт революций», запланированный на Неве. А неуверенность в словах «русской партии», произнесенных на пороге св. Софии, – явный отзвук русско-турецкой войны 1853-56 годов, когда Великобритания и Франция не дала в обиду турок и тем самым не дала нам завоевать Босфор.

В связи с этим напомню хронологию русско-турецких войн. Только повторю вначале, что на запад мы не продвинулись ни на шаг, на востоке нам никто не сопротивлялся, и теперь подошла очередь юга для «присоединения земель».

Войны 1676-81, 1686-1700 годов были собственно не русско-турецкими, а исламско-католическими войнами. Но, начиная с войн 1710-13, 1735-39 годов, войны переходят в захватнические со стороны России («Прутский поход»,  «борьба России за выход к Черному морю»), и это приблизительно то, к чему призывает Жириновский – помыть сапоги в Индийском океане. Или более упрощенно, прийти к незнакомым людям и сказать, выложите-ка на стол все свое золото и деньги. В 1768-74 годах Россия воевала с Турцией в основном «для поддержки национально-освободительного движения в Греции», и это выглядит точно так же как война в Афганистане в недавно прошедшие дни. В русско-турецкую войну 1787-91 годов турки только «намеревались овладеть Херсоном и Крымом». Однако война-то шла с ними в нынешних Молдавии и Румынии. До Босфора было – рукой подать. В войне 1806-12 годов русские «защищали свои владения в Молдавии», однако «попутно» взяли остров Корфу, а потом и «Бессарабию присоединили». В войне 1828-29 годов русские опять «помогали греческой национально-освободительной революции», для этого «форсировали Дунай», а на Кавказе захватили Анапу, Поти и так далее, вплоть до Батуми.

Другими словами, русские начали мечтать вполне реально о св. Софии. И только война 1853-56 годов докатилась до Крыма благодаря англо-французским войскам, и этим несколько ослабила эту «уверенность» на счет св. Софии.

Цитата моя из Успенского взята в самый разгар русско-турецкой войны 1877-78 годов. И поэтому вам должно быть понятно все, что касается его  восклицания «Вот где драма, мое глубокое душевное расстройство, горе, от которого я положительно едва жив». И про экспорт в Болгарию революции «множеством русских шпионов, настоящих, устраивающих революции, восстания на русские деньги…» Мы же имеем дело не просто с русским писателем, а именно с русским интеллигентом, который должен «решиться на самые рискованные вещи».

Однако, вернемся в Стамбул. «…шаблонные европейские дома с лавками и кафе внизу, все это изобилует в количественном отношении над постройками восточного типа. Эти постройки, со всеми своими характерными особенностями, тонут в океане-море всевозможного рода проявлений шаблонного европеизма. <…> Турецкий рынок, турецкая улица мозолят вам глаза европейскими товарами, европейскими приемами торговли и разными типами продавцов. Вид улиц, со всеми мелочными подробностями, в большинстве совершенно европейский: тротуары, мостовая, фиакры. А переулки, закоулки с турецкими домишками, большею частью деревянными, и закрытые ставни этих домишек так кажутся неуместными и такими жалкими, что и смотреть на них не хочется».

Я этот отрывок потому привел, чтобы вам было понятно, почему Турция вступила в Европейское сообщество раньше нас. И еще потому, что в Стамбуле невозможно было построить железного занавеса. Я уже не говорю о том, что ныне у нас в России весь импорт так называемого ширпотреба  – турецкий. Западноевропейский для нас слишком дорог.   

 Из европеизма перескочим в азиатчину. «Ежегодно в один из последних дней рамадана султан, «брат льва и дядя солнца», берет новую жену. Весь турецкий флот в Золотом Роге иллюминирован; мечети, минареты, башни, все было залито огнями; оркестры музыки играли до 5 часов утра. Почему этот праздник? В чем тут величие падишаха? – спрашивает себя Успенский. И находит ответ, кажущийся мне недостаточно корректным: «Впечатление глубочайшей грязи от этих мусульманских постов и праздников несомненно. Но вот что изменяет несколько ваши мысли по поводу этой грязи: чем объясните вы отсутствие в мусульманском строе жизни таких явлений, как проституция, женское монашество, детоубийство и подкидывание детей?». И далее сводит, но довольно долго, к тому, что мужчина «шьет, вяжет, печет хлеба, торгует на рынке…, а  жена – дома, при детях».  

Мне кажется, праздники турецкие происходят вовсе не потому, что их монарх ежегодно женится, а потому, чтобы лишний раз возбудить к нему интерес, дескать, он – дядя самого солнца. И ритуал для этого разработан до мелочей, и все идет самым прегладким образом. И любой другой праздник, придуманный наспех, во-первых, они не сумеют провести как надо, а, во-вторых, зачем это вообще делать, если и так все прекрасно. Как у нас Первое мая и Октябрьские дни в ноябре. Эти же два праздника советские до самых последних мелочей совпадают с только что процитированным. И красные тряпки по всему городу, и музыка бравурная с раннего утра до поздней ночи и как достижение прогресса с 1877 по, например, 1977 год - колонны демонстрантов, которые в свою очередь родились из турецкого парада войск.

А что касается наспех придуманных праздников, то я опять же процитирую Успенского. Только замечу, что и ныне так же получается – сплошной идиотизм («Праздник Пушкина (Письма из Москвы – 1880 г.)):         

«Вчера, 8-го июня, музыкально-литературным вечером в залах Благородного собрания окончились четырехдневные торжества в честь открытия памятника Пушкину, и сегодня же мне бы хотелось передать вынесенные впечатления. Следовало бы, минуя все ненужное и не идущее к делу, прямо начать речь о том, что осталось от этих торжеств самого существенного, ценного, достойного памяти, но именно «свежесть-то впечатлений» торжества, которое только вчера окончилось, и не позволяет сделать этого так, как бы хотелось. Существенное и ценное пока еще тонет в шуме и громе ораторских речей, бряцании лир, в звуках музыки, в треске бесчисленных аплодисментов, в беспрестанных криках «браво» и «ура», в звоне ножей, вилок, стаканов и рюмок, в чмоканье поцелуев, — все это вместе сильно мешает сосредоточиться на нравственном значении минувшего торжества.

Нечто сербское» — определяют «Современные известия» общий «облик» миновавшего торжества, и, как, по-видимому, ни нелепо это уподобление, но оно все-таки недаром сорвалось с пера  г. Гилярова-Платонова.

Во время сербской войны, как известно, энтузиазм, желание жертвовать плотью и кровью, имуществом, достоянием, жизнью и множество других человеколюбивых качеств слились в дружном и восторженном стремлении освобождению братьев, о существовании которых очень и очень многим было ничего ровно неизвестно; — то есть соединились в восторженном неведении самого существенного.

Нечто подобное было и в пушкинском торжестве: желание чествовать, убеждение в необходимости чествования, хотя бы только в виду того, что памятник Пушкину уже готов и давно уже пугает прохожих своим белым саваном, что, наконец, на чествование уже отпущены деньги и что г. Оливье уже приторговывает аршинных стерлядей, все это совершенно «по-сербски» сгрудилось вокруг имени, которое великое множество действующих лиц совершенно не знало, а другие – весьма солидно позабыли.

Но, не говоря об этом, самый факт торжества в честь писателя, как и война за освобождение братьев, дело также очень мало знакомое громадному большинству присутствовавших и участвовавших не только в качестве зрителей, но даже и в качестве деятелей.

Мирное торжество! Торжество в честь человека, который знаменит тем, что писал стихи, повести,— когда это видывали мы все, здесь на торжестве присутствующие, когда видывала это Москва? Будь это торжество чем-нибудь вроде крестного хода, напоминай спасителя отечества, Минина и Пожарского, – все это  известно и знакомо последнему ребёнку. В подобных привычных случаях всякий русский человек, сановник он или пожарный солдат, купец, мещанин, простой уличный мальчик, обыкновенная баба, продающая калачи, кухарка — словом, люди всех званий и состояний отлично хорошо знают, когда надо и где надо стоять или куда бежать, что, где и как кричать, когда бросать вверх шапки. Все и всем это известно. Но Пушкин...  Что это такое? Почему торжество перед обыкновенным барином, не только без палки или сабли в руках, но даже и без шапки? Шапку снял и держит в руке. Кто он таков? Писатель! Что же это означает? <…>

Словом, кажется, сам Оффенбах, такой мастер смешить публику шутовскими процессиями своих опереток, не мог бы придумать ничего более комического, как то, что придумано в церемониале: институтки и мореходы, математики и садоводы, трактирщики и присяжные поверенные, евреи и литераторы, актеры и  университеты, мамонтовские наборщики и археологи, все это следовало по церемониалу, одно за другим без малейшего смысла и даже внешнего благоприличия. Волей-неволей, а приходило в голову: «А что если, вместо торжества, выйдет комическое представление, комедия, а, пожалуй, фарс?

Но не только в этого рода «сербских» чертах, проглядывавших в приготовлениях по предстоящему торжеству, заключались опасения в благополучном и благоприличном исходе последнего. Как известно, «сербские» черты явлений из русской жизни помимо  дружного соединения разнородных элементов  на деле, которое этим элементам мало или почти неизвестно, имеют еще другую, не менее характерную сторону, именно: дружно и восторженно соединенные неведомым делом элементы стремятся в то же время, каждый в отдельности, проявить свою индивидуальность в  высочайшей степени, довести ее до последних границ возможного.  В соединении этих крайностей, по нашему мнению, именно и заключается то, что разумел Гиляров-Платонов под именем «сербских черт.

Кстати: ни от женщин-докторов, «курсисток», писательниц на празднике не было представительниц. Депутатов-женщин было всего две: одна член Общества любителей российской словесности, г-жа Голохвастова, другая — г-жа Евреинова, депутат от Юридического общества». (Конец цитаты).

Вот это и есть русская азиатчина. Только вот почему она приурочена именно к Пушкину? Например, Лермонтов не менее велик. И Державин, притом Державин и как гражданин более значим. Ныне же историка Карамзина почти на такую же высоту подняли как Пушкина, хотя «История…» его – сплошное вранье. Из-за благолепия что ли? И не в этом даже дело, а том, что надо бы пояснить, что такое «нечто сербское» в наши дни.

Помните как молотобойцы и слесаря из ЖЭКа  по бумажке критиковали Андрея Дмитриевича Сахарова по ТВ? А как «обосновывали» они же танки на улицах неведомой им Праги? Или якобы с каким энтузиазмом матери отправляли своих сыновей на афганскую войну, или покорять ту же Чечню буйную? Это совсем же недавно им разрешили организовать Комитет солдатских матерей для поиска пропавших в Чечне сыновей, а с десяток лет назад им бы и в голову это не пришло, настолько все были запуганы. А то бы они весь Афганистан кверху дном перевернули.

«Нечто сербское» – это нагнетенный синдром, у которого совершенно нет никаких оснований в народе, перебивающемуся с хлеба на квас. И Сахаров им известен не более чем Хайле Мариам – эфиопский император 60-х прошлого века. И праздник турецкий в честь ежегодной женитьбы своего «дяди солнца» - это тоже нечто сербское, как и братья-славяне в Сербии и Болгарии, в честь которых поставлен идиотский  колокол на месте сборища педерастов. Вернее, они потому там и собираются.

В общем «нечто сербское» возникает только в странах с людоедским правлением.

Вернусь опять в Константинополь  122 года назад. «Мусульманский мир ничего не сделал ни в литературе, ни в искусстве, ни в промышленности».

О мужчинах: «Откуда это обилие мрачно задумавшихся, глубокомысленных лиц, которые вы постоянно встречаете в мужчинах около сорока лет возраста? Какие такие думы гигантские удручают их огромный ум? Под тяжестью каких дум состарились эти согбенные старцы, которых вы видите то и дело на улице, в кафе, везде? Но, присмотревшись к этой глубокомысленности, к этим «вдумчивым» лицам, вы видите только серьезность трупа, серьезность лица, в котором замирает деятельность нервов».

О женщинах: «И есть уже признаки, что так будет недолго идти дело. Как только умрет валиде, мать султана, «все женщины откроют лица», – говорят одни. Другие говорят, что женщины тотчас же снимут чадры и будут так же открыто ходить по улицам и смотреть в окна, как и все, – «как только придут русские». О проявлении непокорства мусульманских женщин свидетельствует и то, что перед праздником рамазана полиция опубликовала правила, касающиеся женщин, и строжайше приказывала им соблюдать во время этих ночных гуляний строжайший мусульманский этикет, то есть появляться на гулянье с завязанным ртом, лицом и т.д. Очевидно, дело уже неладно. Гуляя ночью во время рамазана в Стамбуле и глядя на бесконечную вереницу карет, исключительно с женщинами, мы не раз замечали не только почти открытые, вопреки полицейским предписаниям, лица, но и папироску в устах гаремной затворницы».

Об армии: «Казармы, крепости, пушки, солдаты, военные школы, артиллерийские дворы – первое, на что Турция обращает серьезнейшее внимание. Только силою может держаться эта гниль. Турецкий флот стоит в глубине бухты Золотого Рога, в самом роскошном, живописном уголке, бережется, как зеница ока, у самого сердца Стамбула. Флот в большом порядке и немал; пушки вычищены, и вообще весь вид флота таков, что «хоть сейчас»».

Резюме: «Мало-помалу вы окончательно убеждаетесь, что Константинополь, ничтожный и ничего не означающий как центр мусульманства, ничтожный как город европейский, имеет огромное значение как одно из звеньев  огромного, многосложного механизма европейской жизни. Здесь ничего не производится, ни в каком отношении, ни ум, ни талант, ни изобретательность ничего здесь не создали и не создадут. В европейском обществе разделенного труда, для проявлении деятельности человеческого гения, есть другие места и другого типа люди. Здесь только перебрасывают выдуманный и сделанный в Англии ситец с одного корабля на другой, записывают в книгу, выдают квитанции, пишут коносаменты, уплачивают, получают и передают хозяевам в Европу. Здесь передаточная станция между европейской фабрикой и всем светом, источником и средством этой жизни. Все эти тысячи домов, унизывающие берега Босфора, эти горы домов в самом Константинополе, битком набитые шаблонного типа народом, как бы оптом купленного в «магазине готовых людей», все это действительно населено мелкой сошкой, маленькими винтиками в огромном европейском механизме. «Владеть Константинополем, значит владеть миром», – сказал, кажется, Наполеон. И теперь ведь Константинополем владеет султан, не без начальства эта земля, но миром он, кажется, не владеет».

Начну анализировать эту цитату с конца, с фразы Успенского «Не знаю, рисовали ли в своем воображении картину о прекращении кровообращения во всем мире те наши патриоты, которые утверждают, что нам необходимо «владеть» Константинополем?». Действительно, почему владея Константинополем, турки не владеют миром? Ведь Константинополь только транзит, и больше ничего. Перекрой его и вообще ничего не будет, а население разбежится от безработицы. Вот и египтяне, пока были советскими, отобрали у англичан Суэцкий канал. И что, разбогатели? Они канал этот только заилили от недостатка средств и техники, и по нему плавать стали только лодки вместо океанских кораблей. Обложить бессовестной данью за проплыв кораблей?  Это, конечно, можно, но только в одном случае: если миновать этот путь никак нельзя. Вот с этого и надо начинать.

О турецком научно-техническом прогрессе Успенский уже сказал, нет там никакого прогресса. Мужики делают умно-задумчивый вид, а турецкие бабы давно готовы сбросить чадру и закурить. Недаром в Афгане, когда наши стояли там биваком, женщины ходили без этой унижающей человеческое достоинство штуки, а как вернулись талибы и тут же вновь заставили надеть чадру.

Но и в России о ту пору прогресс был такой же, как в Турции. Мы не только паровозы выпускать, железные дороги не умели строить, англичане нам строили со своим левосторонним движением. Я это к тому говорю, что мы могли, захватив Константинополь, делать то же самое, что делали в нем турки – быть простой обслугой. Быть «одним  из звеньев  огромного, многосложного механизма европейской жизни». А сами дальше загнивать как Турция вместе с Босфором.

То есть, владение миром определяется владением научно-техническим прогрессом, а вовсе не вла­дением Босфором. Ибо когда цивилизованной Европе закрыли Суэц, она тут же, на основе научно-техниче­ского прогресса построила такие большие танкеры, что возить нефть из Персидского залива им стало де­шевле вокруг Африки, нежели по Суэцкому каналу. Точно так же и на тех же основаниях обошлись бы и без Босфора. Неужели не понимала российская элита всего этого? Как же, понимала. Ведь Успенский ей все это ровно 122 года назад разжевал и в рот положил.

Тогда почему уже сталинская элита, захватив «земли» целого ряда стран центральной Европы, соорудила Варшавский договор под названием СЭВ? Или затем, чтобы лучший завод автобусов этого «договора» под названием «Икарус» превратить в никому не нужное барахло, в такое барахло, что нынешняя западноевропейская промышленная элита предпочла его просто закрыть, так как никакой реконструкции он уже не подлежал из-за дряхлости технологии. И мы стали покупать вместо новых «Икарусов» старые автобусы с западноевропейских улиц, набегавших по ним по миллиону километров. Им, высокоразвитым, эти автобусы уже нельзя эксплуатировать и не потому, что они не ездят, а потому что ездить на них уже стыдно. А нам стыд – не дым, глаза не ест. 

Вы же сами видите, какой пошел скучный разговор, поэтому перехожу к военной теме. Армия  очень дорогое дело, и не столько из-за пушечного мяса (при людоедском правлении его не считают), сколько из-за военной техники. Поэтому слаборазвитые страны, такие как Россия и Турция вынуждены тратить на армию большую часть совокупного дохода станы. И вы сами только что читали, каким вниманием у турков окружена армия в позапрошлом веке. А высокоразвитые страны об этом тоже знают и поэтому вгоняют слаборазвитые страны в гонку вооружений, прекрасно видя конечный результат – разорение потенциального противника, дефолт по-нынешнему. Вы все это видели на примере СССР и США, но давайте заглянем поглубже.

При Иване Грозном Запад запретил нам продавать пушки, а вы знаете, что наша царь-пушка не стреляет. При Петре I нам запретили продавать корабли, и он вынужден был заниматься в Воронеже «художественной самодеятельностью». Только это необходимо сопоставить с нашими потугами завоевать Европу, а когда не удалось, обратили свой взор на Босфор, хронологические результаты я вам представил.

Вооружение русской и турецкой армий было примерно одинаково, шага на три хуже более современного западного оружия, и обе страны в принципе не могли догнать развитые страны по выше изложенной причине. Солдат не жалела ни та, ни другая сторона, и обе держали умопомрачительные армии, которые беспрерывно воевали. Любая из этих армий либо покупала, либо брала в боях образцы нового западного оружия и пыталась копировать один к одному, без учета технологии и новых материалов, которые вообще не знали, как сделаны. Поэтому упомянутые три шага были весьма широкие.

Именно поэтому вся стратегия и тактика сосредотачивалась в направлении  живой силы по принципу трое на одного. И именно поэтому с Западом обе эти отсталые страны воевать перестали. Поневоле им приходилось воевать между собой, оттяпывая друг у друга «земли», по маленькому кусочку. На Кавказе, на Балканах. Но перевес склонялся в нашу сторону, что видно из выше изложенного. И Запад понял, что этому надо положить конец, иначе мы Босфор захватим. В результате война 1877-78 годов, упомянутая Успенским, была последней.

Отныне нашу умопомрачительную плохо вооруженную армию Запад стал использовать в своих внутренних конфликтах, и наша дурацкая элита в них с удовольствием участвовала, не жалея солдат.

В это самое время, конца 19 – начала 20 века, резко возрос спрос на природные ресурсы, и именно поэтому мы начали одолевать Турцию. Урал и Сибирь была у нас как кладовая на запоре, приходи и бери как хозяин, у Турции же ни Урала, ни Сибири не было. Но сами мы ничего не умели добывать кроме леса, пушнины, золота и кое-каких других богатств. Пришлось запускать к нам западноевропейцев. Ярким примером может служить Нобель, организовавший у нас на последнем слове западной технологии добычу, переработку и использование нефти из Азербайджана, а то нефть у нас использовалась примерно, как используют газеты безграмотные люди, на растопку печей и в туалете. Но это я уже описал в другой своей работе, о природных ресурсах.

Иностранные заводы и фабрики на наших ресурсах стали приносить русской казне значительный прирост, не такой, конечно, как мы могли бы получить сами, но все же – немалый. И это позволило России не развалиться на составные части еще тогда, ибо народ был истощен уже донельзя. И я это уже показал вам на примере письма Успенского из Парижа.

На дополнительные бюджетные деньги мы тут же бросились заказывать на Западе оружие. Например, шибко знаменитый крейсер «Варяг» – в Америке. Но так как мы не умели грамотно не только составлять технические условия, но даже и контролировать их при приемке, нам делали всякую дрянь, экономя дорогостоящие материалы и труд. Проектного ресурса этого же «Варяга» хватило только для того, чтобы переплыть океан и прибыл он в порт Чемульпо уже развалиной, потому его и потопили. Другой такой же корабль, только гражданский и немного позднее,  «Челюскин» нам сделали в Англии по деньгам как за ледовый класс, но плавать он мог только на Гольфстриме, потому и это «чудо» потонуло, раздавленное льдами. В общем, Запад менялся с нами примерно, как древние евреи меняли бисер на золото.

И тут есть «нечто сербское». Сперва как военных, так и штатских моряков с упомянутых судов безвинно хотели отправить на каторгу, но потом, застеснявшись Запада, сделали тех и других героями.  

Но самое главное состоит в том, что обнаружился совершенно идиотский круговорот: мы покупали военную технику за свои природные ресурсы, сажали на нее своих безответных солдат, каковые – тоже «природный ресурс» и шли воевать за чужие интересы, не имея за это ничего, если не считать «спасибо». И наша элита очень даже гордилась собой. Как гордится здоровенный дурак своей силой. Собственно, и коммунисты так поступали, разув – раздев своих людей и посадив их на голодный паек и делая бесчисленные революции по всему миру, бесплатно строя там социализм в виде металлургических заводов и гидроэлектростанций. И сегодня мы, едва оклемавшись от голодухи, делаем первые шаги в том же неизменном направлении, например в Анголе.

Перескочу прямиком к Гитлеру. Он, конечно, на нас напал первым, лишь немного опередив нас в этом деле. Но вот только нам полегчало, так  стратегия обороны у нашей элиты немедленно свелась к захвату новых «земель». Только не надо сюда путать Сталина как такового и разъединственного. Я потому это и пишу, чтобы вы поняли, что у нас всегда было так принято.

Представьте, мы же оборонялись от Гитлера в полосе от Балкан до Швеции, «освобождая» с десяток стран. Кто нас просил? Представьте себе такой вариант, что, выгнав немцев с Украины и Белоруссии, мы свернули бы этот фронт с 4-5 тысяч до примерно 200 верст, или чуток больше.  И этим узким фронтом пошли бы на Берлин через Польшу. Мы бы там оказались года на полтора раньше и положили бы на полях войны миллионов на пятнадцать людей меньше. Но тогда не было бы ни «стран Варшавского договора» («социалистического лагеря», который ничем не отличался от лагеря с заключенными), ни Совета экономической взаимопомощи», ни румынской Бесарабии с Западной Украиной в нашем уже составе. Кроме того, мы бы до сих пор покупали хорошие западноевропейские «Икарусы», а не то дерьмо, которому мы до сих пор не можем нарадоваться по сравнению с автобусом ЛиАЗ или ПАЗ.

А СЭВ этот сильно нам пригодился? Конечно, немного пригодился, продолжил агонию Советского Союза. Дело в том, что Центральная Европа, захваченная нами, была в научно-техническом отношении чуть ниже остальной Европы, но венгерские «Икарусы» показывают, что значительно выше нашего уровня, особенно та часть Германии, которая называлась ГДР. Вот весь этот «уровень» и присоединили к нашим научно-техническим «немощам». Кроме того, скопировали один к одному не только ленд-лизовские американские «Дугласы», «Студебеккеры», «Шевроле» и «Джипы», но даже и простые сварочные аппараты. Да еще понавезли немецких металлообрабатывающих станков, чем здорово помогли Германии в смысле морального износа и обновления. И соответственно отстали сами.

И весь этот «потенциал» бросили на военное производство, перво-наперво украв у Штатов не самое атомную бомбу (ее придумать, если знаешь физический принцип, – раз плюнуть), а тончайшую и высочайшую технологию обогащения урана-235. И вы не должны этому теперь удивляться, ведь я к тому все время и клоню, что других целей, кроме захвата «земель», у наших людоедских властей никогда не было. И именно потому, что перечисленные самолеты были скопированы, а не вновь придуманы нами, доставлять эти бомбы в Америку было не на чем. Ибо у американцев сверхдальний бомбардировщик Б-52 уже был, а наш Ту-216 (или 116, я не очень слежу за их номерами, но это тот самолет сверхдальней авиации, бригадой которых командовал Дудаев) придумали только перед самым развалом Союза.

Помог гений Королева и востребованность этого гения для войны. Вы же сами знаете, что первую пересадку сердца сделали не в США, а в ЮАР, так что гении в единственном экземпляре могут появиться и на нашей земле. Но заметьте, никакого бы «мирного космоса» у нас не появилось, которым мы сверх всякой меры гордимся, если бы по пути в Америку межконтинентальная баллистическая ракета с ядерной начинкой не могла бы повесить над землей спутник.

И наступили наши дни. И мы только теперь, растеряв подневольных сателлитов под нынешним названием СНГ, перестали считать, что «владение Константинополем означает владение всем миром». И то, 122 года прошло, срок немаленький, если прислушаться к новохронологистам.

Собственно, я и затеял этот раздел, о сути которого вы и без меня знаете, только затем, чтобы расшифровать для вас душу настоящего интеллигента Успенского. Которому от нашего владения Константинополем – «вот где драма, мое глубокое душевное расстройство, горе, от которого я положительно едва жив…». Включая  продолжение этой мысли на том самом листе, который как бы специально утерян – «(второй лист письма утерян – Ред.)».

 

Народ

 

В предыдущем разделе я, забыл одну вещь, как портфель в трамвае. Я ведь недаром скопировал у Успенского жизнь и вид турецких мужчин и женщин. Надо бы и о наших кое-что сказать, пока вам эти цитаты окончательно не забылись.    

Народ со времен оперы композитора Глинки – «безмолвствует». Даже раньше, только никто на это не обращал внимания. Короче, он безмолвствует всегда. А безмолвствуют люди тогда, когда сильный и властный кричит: молчи, негодник! щас пасть заткну! В остальных случаях не молчит. Он же ведь не рыба. И доказательство тому – нацизм на родине философов, философы ведь не любят молчать как обычные молчуны-люди. А при нацизме все замолчали точно так же как у нас, а кто не мог молчать – уехали в Америку. Поэтому первый и главный признак людоедского правления – это когда народ безмолвствует. Сегодня это – безмолвно голосуют, а разговаривают только «на кухне», или когда пьяные. Пьяным же – море по колено, а когда проспится – прощения попросит. И власть людоедская прощает: что с пьяного возьмешь? Тем более что это и воспитательная, так сказать, мера. Постепенно и пьяные замолкают «в общественных местах», отводя душу на кухнях. Вы заметили, что искони русская привычка гулять широко и многолюдно постепенно сосредоточилась на 5 квадратных метрах «хрущоб»?

Перехожу вплотную к русскому народу по «половому признаку». Восстановите  в своем мозгу известную картину, забыл какого художника-передвижника, «Уводят последнюю корову». Мужик там стоит, потупя  взор, и чешет в затылке, а баба – на коленях перед обмундированным налоговым инспектором, держащем на поводке корову. Отсюда вывод, что мужик ведет себя как виноватый солдат перед прапором, каков он и есть всегда, а баба – опора, вернее даже столп и краеугольный камень разом, семьи. Покуда муж постоянно воюет черт знает где, в том числе и на Босфоре, все хозяйство и детишки – на ней, разъединственной. Поэтому баба – храбрее своего мужика, хоть он и вечный солдат. Именно отсюда идет знаменитая народная частушка, самые емкие слова которой я приведу: «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и – мужик».

Поэтому Успенского так и поразил турецкий задумчивый мужик, вышивающий крестиком и пекущий хлеба. И женщина в чадре, но с папироской в зубах. И отсюда тоже можно сделать вывод. Так как производительность труда, что в тогдашней России, что в Турции была одна и та же, а мужики успевали еще и кричать на базаре вместо привычных наших баб: «Кому луку зеленого!», значит, не все они были на вечном фронте как у нас. А уж из этого я заключаю, несколько противореча себе, что Босфор им все-таки помогал сводить коны с концами. И на доход с пролива они вполне могли нанять наших казаков в янычары. Особенно, когда русские цари заставили их воевать сверх собственного их пропитания и выпивки, еще и за «освобождение греков и болгар». Поэтому турецкие янычары и писали свои «записки» по-русски как утверждают Носовский и Фоменко.

Прошло ровно 85 лет со времени представленных вам наблюдений Успенского, а с момента полного прихода коммунистов к власти, и того меньше – 40 лет. Ехал я в 1963 году поездом из Алма-Аты в Ашхабад в танковую дивизию и поглядывал в открытое окно на хлопковые поля, каковые, вы знаете, «простирались» у нас в мусульманской части СССР. Значит, и порядки должны мне видеться из окна мусульманские, приблизительно как в Стамбуле, где женщины не показываются из дома, а мужики «обеспечивают» семью. Ан нет. На полях с тяжеленными мотыгами в руках, раза в два больше наших русских картофельных тяпок, были только кучки женщин. И тяпали они, окучивали, хлопковые кусты, которые вы бы ни за что не отличили от нашей картошки. Это было начало июля и до коробочек с ватой было еще далеко. Но не в этом дело, а в том, что возле каждой кучки женщин непременно стоял истуканом представитель сильного пола со свернутой в трубочку тетрадкой в руках, и был точно так же задумчив, как это блестяще нам представил Успенский.

Видите, как быстро им наши советские власти разрешили снять паранджу, взамен заставив махать тяпками. И так «уравняли» их в правах с мужиками «на выборах», что мужики мгновенно превратились из охранников гаремов в надсмотрщиков бабских «прав на общественно полезный труд» вместо воспитания детишек «за закрытыми ставнями».

Вот это и называется высасыванием всех соков из народа.

В некрологе «Николай Александрович Демерт» за 1876 год Успенский сделал весьма многозначительное умозаключение: «Русская литература почти не оставила ни в романе, ни в драме, ни в серьезном исследовании ничего, что бы касалось тогдашнего положения народа. Жизнь крепостного народа всегда была сокрыта для русского общества, быть может потому, что и интеллигенция-то русская сплошь состояла из душевладельцев. <…> …этот-то период наилучше всего разработан в иностранных литературах. В одной, например, французской литературе существует бесчисленное множество романов, посвященных этому жестокому времени. Правда, романы эти лишены большею частью литературных достоинств, насыщены трафаретными эффектами маленькой французской прессы, – но они несомненно взяты из жизни, из тогдашней русской действительности. Гувернантки, гувернеры, домашние секретари, управляющие, в таком обилии выписывавшиеся в наши старые помещичьи дома, увозя с собой на родину наши русские деньги (должно сказать, впрочем, не все из них сумели увезти), увозили также и ужас к положению народа, к условиям его жизни, ужас к кнуту, к произволу и тому подобным атрибутам доброго старого времени».

Подумав немного и повспоминав, я тоже пришел к выводу, что не только хотя бы примерного народного быта нет, но даже есть сплошное вранье, если народ вообще упоминается. Вспомните хотя бы Савельича из «Капитанской дочки» Платона Каратаева и так далее – представителей народа. Эти седовласые няньки взрослых мужиков, давно готовых к размножению, настолько сусальны, заботливы и суетливы, что с любого пиши Ивана Сусанина, кстати, ему больше подходит фамилия Сусалин, так как все равно такого человека в природе не было. И только Тургенев в «Записках охотника» как бы пишет о народе («Певцы» например), но это не действительный народ, а – экзотика из народа типа зеленого попугая из «теплых стран». Один лишь Салтыков-Щедрин выделяется в этом отношении из «интеллигенции-то русской сплошь  душевладельцев». Да кто его читает сегодня?

А ныне где книги о житье народном? Уж не «Цемент» ли Гладкова, уж не Павка ли Корчагин у Н. Островского? Уж не бандиты ли и менты Марининой, описанные ею с такой любовью, – народ?  Народ же годами не получает зарплату, толкется бестолку в различный «присутствиях». Честно работая и живя, боится любого милиционера, судью и прокурора больше смерти. Отдав здоровье, труд и жизнь «на благо Родины», стесняется спросить в собесе, ЖЭКе, поликлинике пенсии, тепла и чуточку внимания. Вдруг, ни с того, ни с сего закрывается единственный «градообразующий» завод, травивший своих тружеников десятилетиями, и – абсолютно некого спросить, включая президента: где нам заработать на кусок хлеба? Чем накормить ребятишек? А ему в ответ, то ли с небес, то ли из могилы: «заплати налоги и живи спокойно!»  И народ безмолвствует, переставая лишь делать детишек. А нефть течет, лес плывет в дальние страны.

В других своих работах я убедительно показал, как спаивали наш народ собственные правители с 15 века. Как получилось так, что все трудящееся население работает только на водку, не имея средств даже сменить местожительства. И вот опять цитата из Успенского («Кому на Руси жить хорошо» (Письмо в редакцию), 1878 г.).  Эту цитату надо тиражировать и тиражировать для сведения «провинциальных читателей».

«В 662 № «Нового времени» г. Незнакомец, рассказывая о своем знакомстве с покойным Н. А. Некрасовым, говорит между прочим о том, что Н. А. возлагал большие  надежды на свою поэму «Кому на Руси жить хорошо?» и сожалел, что болезнь не дает ему окончить этого труда, сожалел потому, что именно теперь, в дни недуга, весь ход поэмы выяснился ему как нельзя лучше и шире. «Начиная (поэму),— говорил Н.А.,— я не видел ясно, где ей конец, но теперь у меня все сложилось, и я чувствую, что поэма все выигрывала бы и выигрывала...»

Об этой поэме раза два приходилось беседовать с Н. А. и пишущему эти строки. Действительно, Н.А. много думал над этим произведением, надеясь создать в нем «народную книгу», то есть книгу полезную, понятную народу и правдивую. В эту книгу должен был войти весь опыт, данный Н. А. изучением народа, все сведения о нем, накопленные, по собственным словам Н. А., «по словечку» в течение двадцати лет.

Однажды я спросил его:

— А каков будет конец? Кому на Руси жить хорошо?

— А вы как думаете?

Н. А. улыбался и ждал.

Эта улыбка дала мне понять, что у Н. А. есть на мой вопрос какой-то непредвиденный ответ, и чтобы вызвать его, я наудачу назвал одного из поименованных в начале поэмы счастливцев.

— Этому? — спросил я.

— Ну вот! Какое там счастье!          

И  Н. А. немногими, но яркими чертами обрисовал бесчисленные черные минуты и призрачные радости названного мной счастливца.

— Так кому же? — переспросил я.

И тогда И. А., вновь улыбнувшись, произнес с расстановкой:

— Пья-но-му!

Затем он рассказал, как именно предполагал окончить поэму. Не найдя на Руси счастливого, странствующие мужики возвращаются к своим семи деревням: Горелову, Неелову, и т. д. Деревни эти «смежны», стоят близко друг от друга, и от каждой идет тропинка к кабаку. Вот у этого-то кабака встречают они спившегося с кругу человека, «подпоясанного лычком», и с ним, за чарочкой, узнают, кому жить хорошо.

Это окончание поэмы в литературных кругах известно, по всей вероятности, не мне одному. Сообщаю его для провинциальных читателей».

Только заметьте себе, «провинциальные» читатели, коммунисты времен второй мировой войны и чуть позже, когда обещали что «в 1980 году мы будем жить при коммунизме» и «пригвазживали царизм и капитализм к позорному столбу», очень часто поминали Некрасова. Мы без устали долбили в школе «Кому на Руси жить хорошо?», сожалея о прошлом и «с уверенностью глядя в будущее». Потом, уже при позднем, «кукурузном» Хрущеве и начале раннего, «целинного» Брежнева, когда 1980 год еще не наступил, а более  раннее обещание Сталина (300 млн. т – угля и мы – в коммунизме) не оправдалось, Некрасовым перестали затыкать каждую бочку. Когда и в 1980 году идиотское пророчество не сбылось, Некрасов в школьной программе еще был, но поэму – обличитель «проклятого прошлого» уже не надо было учить наизусть. Ну, и так далее. В наши дни школьники уже не знают не только поэму-обличитель, но и вообще Некрасова. Нафиг он нужен урбанизированному российскому обществу на пороге вступления во Всемирную торговую организацию. Правда, и вступление наше туда также проблематично, как и коммунизм в 80 году прошлого века. Заграница, видите ли, не желает, чтобы вас сильно эксплуатировали собственные ваши власти и поэтому дешево продавали им, например, сталь, отбирая кусок хлеба с маслом у их сталеваров.

Выше я уже сообщил, как боится народ судей-прокуроров, видя в них не защитников права, а палачей. Стало быть, не с бухты-барахты. И вот пример Успенского из письма редактору В.А. Гольцеву от 29.09.1885 по поводу забракованной цензурой статьи:

«Кто же эти 600 тысяч человек, циркулирующих по тюрьмам? (прибыло-убыло в тюрьмы – мое). Чтобы попасть на скамью подсудимых окружного суда, надобно обвинительному акту пройти через судебную палату. Из статьи Хрулева в «Юридическом вестнике» вы можете видеть, что 600000 обвинительных актов нет, не может их быть, это значило бы, что на члена судебной палаты пришлось бы по 6 тысяч дел в год, по крайней мере. Следовательно, из 600000 огромная масса не попадает на скамью подсудимых. Следовательно, могут их посадить, но прокуроры не найдут ничего, кроме голодного брюха, и выпустят.

Но даже и тех 120, 130 тысячах обвинительных актов, которые проходят через судебную палату без рассмотрения, – так их много, и не под силу членам их рассматривать, – десятки тысяч дел «за кражу» оканчиваются полным оправданием подсудимых, и, наконец, сама судебная палата уже после вердиктов, произнесенных окружными судами, кассирует множество решений.

Аргументация моя заключается только в том, что в этих 600000 находится огромная масса из тех, которых миллионами дерут сначала в волостях ни за что ни про что, потому что нет земли, нет хлеба, нет лошади, – из которых потом выделяются уже сотни тысяч ожесточенных, буйных и жестоких в семье и на миру, – и вот дела мировых судов, – после которых, насидевшись в холодной и расстроившись и в семействе и в хозяйстве, – сотни ж тысяч, не меньше, совершенствуются дальше, идут на кражу, на воровство со взломом, попадают в тюрьмы, в окружные суды, –  а корень-то всего этого – опять-таки простая невозможность существовать, невозможность позорнейшая для России…».

Тут комментариев моих не надо, перенесемся в наши дни. Добропорядочные люди ныне вообще не ходят в суды, в прокуратуру, милицию – тем более. Лучше сходить к бандиту в соседний дом, и он выбьет долг за полсуммы. Зато полсуммы налицо, а если пойдешь в суд, прокуратуру и милицию, то сам еще им приплатишь или вернешься с побитой мордой и без капельки денег потенциального долга. И не вздумай судиться с государством как это принято в цивилизованных странах, если закон на твоей стороне. Тебя заставят уплатить пошлину с того, что тебе государство должно, а потом откажут в иске непременно. Какая же это радость терять вдвойне? Лучше простить грех государству, так сказать, даром. Нежели тебя заставят простить за дополнительные деньги.

Но и при социализме с этими идиотскими властями житья нет. У государства гниет, например, тысячи тонн пшеницы под дождем, а у тебя дома жрать нечего. И если ты возьмешь из этой гнилой кучи килограммов этак с пяток сварить детям каши, из этого «своего всенародного достояния», тебе тут же впаяют не меньше пяти лет. А дети голодными останутся. Но все равно приходится рисковать, так как официально ты из этой гнилой кучи получишь эти же пять килограммов, но только – на год. Точно то же самое можно сказать о гвоздях, шифере, досках и так далее. В магазине их нет и никогда не было, на общегосударственных стройках все это валяется как попало и портится, но взять нельзя. Но и дом разваливается и крыша течет, а государству до этого нет дела. За одну доску при Сталине давали пять лет, потом – меньше, но все равно давали.

Переводить ли мне вновь слова Успенского на современный лад, «простую невозможность существовать, невозможность позорнейшую для России…».

Населения у нас ныне 145 миллионов человек, 100 лет назад на той же территории было примерно вполовину меньше, а сидело 600 тысяч. Ныне сидит в тюрьме миллион. Пропорции те же самые. Или россияне исправлению не подлежат, или степень людоедства нашей власти не меняется? Судить вам.

Осталось поговорить о попах, ныне они в большом почете, даже у коммунистов, 70 лет назад перестрелявших и сгноивших в концлагерях всех попов.

  Из письма Успенского редактору В.А. Гольцеву, 1889 г.

«В сущности, вот в чем дело. Земское дело раздробляется между двумя сословиями—дворянством и духовенством, именно как сословиями. Духовенству переходит народное образование, — дело не маленькое. И вот я собрал из «Епархиальных ведомостей» сведения о положении и нравственных силах этого сословия. Оказывается, что мы совершенно не знаем, что такое современный поп, как он великолепно устроил свои  денежные дела, и какой в нем развивается нахрап завладевать местами, дающими жалованье их размножающейся жеребячьей породе. Гордость непомерная. Чтобы иметь возможность говорить о попе (с похвалою, а не с порицанием, иначе ничего печатать о попе нельзя), я, в параллель поповскому отъедающемуся сословию привожу характеристику дворянского сословия, которую, по глупости, делает Мещерский и весь его «Граждаяин». Там оно представлено  в нищенском виде, расслабленное и в то же время призывается выполнять огромные задачи, возлагаемые на земских начальников, то есть значительную часть земского дела. Попов  я буду превозносить (только в денежных делах) в укор Мещерскому как нравоучение, век живи и век учись, а не болтай попусту и не срами дворян. Вот почему эту заметку необходимо переделать всю.  Жеребячья порода, как только стало известно о переходе школ, стала именовать себя предизбранной жеребячьей породой («Таврические  Епархиальные ведомости»». Вообще не написать всего этого иначе как в упрек дураку Мещерскому нельзя никак».

И новое письмо В.А. Гольцеву, 1889 г.

«О духовенстве положительно  необходимо писать в настоящее время: во имя совершенно неопределенных затей святейшего синода разрушаются самые прекраснейшие земские учреждения — например, учительские семинарии, где в настоящее время приготовляются в народные учителя почти исключительно молодые люди уже крестьянского сословия, т. е. появляется учитель, имеющий неразрывные связи с народом, так как семья его в деревне, отец пашет и сестра замужем за крестьянином. Прелестнейшие личности такого рода воистину народные учителя, сколько я их ни видел. Но едва только дожили до такого прекраснейшего результата земского дела, как начинают закрываться эти семинарии, так как широта программы не соответствует узости и бессмысленности учительских  курсов  духовного ведомства и, следовательно, причетникам там делать нечего, а воспитанникам учительских семинарий нечего делать в глупых церковных школах. Я написал обо всем этом жеребячьем сословии в самых скромных размерах, старался всячески «не обидеть» и, полагаю, что цензуре в этой статейке не к чему будет придраться» (выделение – мое).

Во-первых, видите, как церковь оберегается государством в лице цензуры? А почему? Родня они что ли? Или солидарность жуликов? Как говорится, рука руку моет. У коммунистов ведь тоже своя церковь была под названием «идеологический отдел ЦК КПСС». И его трогать тоже было нельзя, особенно в печати. «На кухне» – можно, предварительно избавившись от «жучков», отключив телефон и включив на всю мощность радио. Вот поэтому я церковь и ненавижу, любую. Я и без нее дорогу к Богу знаю. Боюсь Его гнева, когда грешу, и молюсь Ему, когда мне плохо. Только без участия попов.  И прекрасно понимаю, что Он – Машина, всеобщая, иерархическая, «компьютерная» связь всего живого и неживого Вселенной. От гальки на берегу до аленького цветочка, от животных душ до далеких галактик. И причем тут попы с идиотскими сказками и несуразными «четырьмя правилами» расчета календаря пасхи?

Во-вторых, Школа-то не всегда безраздельно принадлежала попам, это же из цитаты прямого свидетеля видно. Вот на этом и надо остановиться подробнее.

В других своих работах я подробно рассмотрел ошеломившие меня данные, которые здорово помогли мне поверить в любимый «русский» народ, вычеркнуть его в своей душе из списка пропащих. Дело касалось водки, которой, в свою очередь, я посвятил несколько работ. Оказывается, народ почти поголовно чуть ли не в половине российских губерний, одновременно с отменой крепостного права чуть не бросил разом пить водку. Это называлось «трезвенное движение» (см. БСЭ), охватившее полстраны. И что ж вы думаете, чем это движение закончилось?  Тем, что людоедская наша власть вводили войска, отправляла «зачинщиков» на каторгу, «усмиряла» народ. И усмирила. Народ вновь от разгрома кабаков, порок на площади самих себя за «злоупотребление» перешел к безмолвию, как во времена Ивана Сусанина.

Много ли вы раз слышали за свою жизнь об этом грандиознейшем самоопределении народа? Я, например, за 68 лет – ни разу. Что же наша проклятая людоедская власть набрала в рот воды по этому поводу? Я ведь не военную тайну выдаю. Ах, да, это страшнее выдачи военной тайны. Это «тайна» управления народом с помощью водки.

И другое ошеломление я для вас припас. Свеженькое оно будет для вас, как огурчик. Дело касается суда. Именно в период отмены крепостного права и трезвенного движения в России существовал нормальный западноевропейский суд, подробности почитайте в БСЭ предыдущего издания, а то в последнем издании могли уже выбросить. И как раз к упомянутому времени подкладывания Школы под похотливых попов суд вновь, последовательной серией ущемлений, возвратили во времена Алексея Михайловича «Тишайшего», автора Соборного уложения 1649 года (понятнее будет – закон о всеобщем рабстве), действовавшего вплоть до 1861.

Но и сейчас суд – хуже, чем при коммунистах. Тогда хоть один только «первый» секретарь КПСС диктовал ему «права» выше закона. А сейчас, кроме бандитов им командует любой муниципальный начальник, любой «градообразующий» директор, любой «крышеватель» из спецслужб. Я уже не говорю о президенте. Только он не сам названивает свое «телефонное право», сейчас оно уже «басманное», у него такая орава собралась, ни за что не отвечающая, что судьи вертятся в своих креслах как волчки, запутываясь в своих новомодных «мантиях». Не зная, на ком остановить свой покорный взор.  

Пора возвращаться к попам в наши дни. Видите, как все основополагающие «институты» подавления, скособочивания сознания и принуждения синхронно «перестраиваются» на круги своя? Церковь – худшее из худших угнетение, угнетение сознания. А в нынешних школах их длиннополые балахоны так и мелькают. То придут «святить» тетрадки, то Первозаконие вдалбливать под видом Второзакония, от  которого ум у детишек становится нараскоряку. В некоторых школах они уже зарегистрированы как в милиции. Процесс пошел, как говаривал Горбачев, скоро такой же приказ выйдет как во времена Александра III. И если еще несколько лет назад «табачного» митрополита можно было критиковать в газетах «только в денежных делах» как при Успенском, то ныне попы направляют своих дураков форменным образом громить Сахаровский центр. А прокуратура «предъявляет» обвинения не погромщикам, а – Сахаровскому центру.

Попы-черносотенцы. Видел ли мир такое!

 

Что надо было делать вместо того, что мы делали?

 

Многие до сих пор думают, что Ленин «осуществлял, развивая», теорию Маркса на практике. Многие думают, что именно Маркс «предсказал в своей теории» всеобщий мировой коммунизм. Признаться, и я так думал до тех пор, пока не ознакомился с публицистикой Успенского, которую в молодых годах никто не читает. Для этого надо повзрослеть. Тем более что коммунисты сделали все, чтобы мы никогда не узнали, что на самом деле имел в виду Маркс в своем «Капитале».

В письме к издателю В.М. Соболевскому Успенский пишет в 1888 г.:  «Что это Вы не сделаете извлечения из письма Кала Маркса, напечатанного в «Юридическом вестнике» в октябре? Это письмо к Михайловскому. Маркс выражает обиду, что Михайловский позволил себе заподозрить его в том, что он, Маркс, считает «железные законы развития капитализма» неизбежными (мое выделение) для наций, не имеющих ничего похожего в истории экономических порядков с европейскими. Вот что он пишет про себя: «Чтобы судить со знанием дела об экономическом развитии современной России, я выучился по-русски и затем в течение долгих лет изучал официальные и другие издания, имеющие отношение к этому предмету. Я пришел к такому выводу:  если Россия будет продолжать идти по тому же пути, по которому она шла с 1861 года, то она лишится самого прекрасного случая, который когда-либо предоставляла народу история, – чтобы избежать всех перипетий капиталистического строя»».

Это письмо Маркса к Н.К. Михайловскому найдено посмертно в бумагах Маркса и написано по поводу прочитанной Марксом статьи Михайловского «К. Маркс перед судом Ю. Жуковского». В «Юридический вестник» оно попало, когда Ленину было 18 лет – разгар его революционной деятельности. Поэтому он не мог не знать об этом письме Маркса.

В статье «Горький упрек» Успенский пишет: «Письмо Карла Маркса прежде всего поражает читателя именно желанием его показать своим почитателям и противникам, что он вовсе, так сказать … не марксист…как о нем полагают те и другие, и что его «теория» будто бы «фатальна для всех народов»». И далее приводит слова Маркса из письма: «Ему (Михайловскому – примеч. Успенского) надо преобразить мой очерк («Капитал») происхождения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию общего хода развития, в теорию, которой фатально должны подчиняться все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они находятся…»  

Именно поэтому Маркс и «выучился по-русски», чтобы «следить…», и именно поэтому пришел к своему печальному выводу насчет России, что, «если она будет продолжать…, то лишится самого прекрасного случая…»

И именно поэтому Успенский продолжает свое письмо Соболевскому так: «Ведь это смертный приговор! <…> Вот тут-то и было наше дело – да сплыло». То есть, «прекрасный случай» уже потерян.

Что, Ленин всего этого не знал? Маркс написал свое письмо в год своей смерти, в 1883 году, напечатано оно как я уже сказал в 1888 году. «Народник» Михайловский (1842 – 1904) старше Ленина на 28 лет, младше Маркса на 24 года, и как раз согласно БЭС начал выступать «в 1880-х с позиций крестьянского социализма против марксизма». Поэтому я не исключаю, что Михайловский лично получил все же письмо Маркса в том же 1883 году, но не стал его обнародовать от стыда, а в бумагах Маркса остался только черновик,  напечатанный «Юридическим вестником» уже без спроса Михайловского через пять лет. И именно поэтому «в 1880-х» Михайловский перешел от любви к Марксу к критике марксизма. Тем более что Успенский пишет в упомянутой статье: «Я обращаю особое внимание читателя именно на этот порыв гнева против возможности только подозревать его, Маркса, в создании такой теории…», ибо Маркс «тут же заявляет, и даже довольно грубо, что такое понимание его деятельности он считает бесчестием (honte), для него» Маркса. Как тут Михайловскому не перейти к критике марксизма?

Но не в этом даже дело, а в том, что в ленинском извращенном «марксизме» нет никакого Михайловского. В этом «марксизме» – один Ленин, и поэтому Ленин не только извращенец марксизма, но и – плагиатор. Быть того не может, чтобы 18-летний Ленин, только начавший свой революционный путь, не был знаком с трудами, как самого Маркса, так и Михайловского. Об этом говорит факт, упомянутый выше, что он ученик не столько Маркса, сколько Михайловского. Поэтому он знал, что Михайловский перевирает мысль Маркса, обращая его «очерк» во «всеобъемлющую теорию», и именно это перевирание Маркса он присвоил себе, украв у Михайловского.

Естественно, Успенский не знал в 1888 году никакого щенка Ленина (Ульянова). Он знал, несомненно, его братца Александра Ульянова, повешенного в Шлиссельбургской крепости за покушение на Александра III к моменту написания письма и статьи, которые я цитирую, «в прошлом», 1887 году. Он знал «толстовство» Толстого и эквилибриста на проволоке, ратующего за «присоединение Босфора через революцию в Болгарии» Каткова. Вот о них-то он и пишет в письме к Соболевсокому: «Теперь одни, – самохвалы, из статистических данных извлекают одни прелести жизни народа, великое будущее, выбрасывая всю мерзость запустения, – другие, Марксы Карлики, выбрасывают из этих же данных все, что еще живо оригинальностью, конечно, случайно, и повелевают покориться всем «перипетиям». А таких слов, великих и простых, которые говорит Маркс, и какие требуют огромного дела, – мы не говорим, и поэтому дела не делаем никакого. Как это письмо меня тронуло! Ведь это Маркс! Не Лев Толстой, не Вышнеградский, не Катков».

И добавляет в упомянутой статье: «Мы до настоящего времени не имеем ясного представления хоть бы о том, что творится с нашей крестьянской общиной: то она распалась, вконец развратилась и разложилась, то, напротив, оказывается, что она процветает, плодится, множится, крепнет, умнеет, добреет и полнеет. Все это сказано на основании точных, не подлежащих сомнению «данных», – и все-таки, несмотря на обилие такого рода исследований, мы решительно не можем иметь определенного понятия о том, что именно творится в нашем народе».

Этот отрывок я привел специально для того, чтобы обратиться к нашему времени. А сегодня мы знаем, что творится в нашем народе? Журналисты под контролем власти пишут об ужасающем положении народа не как обо всем поголовно народе, а как об отдельных проявлениях этого ужаса (как бы один на миллион) и тем сбивают с толку сам народ. Ибо правителям все известно без корреспондентов. И сегодня дела народные обстоят гораздо хуже, чем в 1887 году, так как народ перестал размножаться. Ушлые журналюги «объясняют» это примером Западной Европы, которая перестала размножаться не от невозможности прокормить детей (на еду они тратят 10-15 процентов зарплаты), а от желания пользоваться своей жизнью только для ублажения самих себя. Такому желанию у россиян, во-первых, неоткуда взяться, так как они тратят на еду 85-90 процентов зарплаты, во-вторых, если бы они не хотели бы размножаться, то жили бы долго, как за границей. Но у нас мужики вообще в среднем не доживают до пенсии. Поэтому желание ублажать себя, без детей, – несусветная чушь. И вот, по продолжительности жизни, самому яркому и убедительному показателю ее качества, россияне – на самом последнем месте в мире, не считая отдельных племен-дикарей. Остальные длинные и заумные рассуждения по сорока «показателям», – излишни.

Уменьшение 145 миллионов россиян ежегодно по миллиону, притом на одной седьмой части суши, притом, когда на всей этой суше живет уже 6000 миллионов человек – диагноз окончательный и бесповоротный: наши «земли», захваченные у 200 народов, – превращаются в пустыню. Как Луна.

Семьдесят лет нам врали правители-коммунисты, что лучше Маркса никто не предсказал будущее человечества. Притом переврали Маркса так, что он сам на этих «марксистов» чуть ли не матом ругался. И сегодня врут, что нам поможет Международный валютный фонд и очередной президент Путин.

Между тем, жил на «святой» Руси человек, князь Александр Илларионович Васильчиков, который дал России рецепт лучше Марксова. Вы знаете это имя? Вы знаете этого русского Моисея? И я не знал, пока не почитал под старость лет Успенского. Вот как он описывает его в публицистической статье «Подозрительный бельэтаж», 1882 г. 

«И вот, начиная с крестьянской реформы и непрерывно в течение двадцати пяти лет, князь Васильчиков упорно преследует, насколько возможно, одну только цель – устроение освобожденного народа «по правде и справедливости».

Время, которое настало после освобождения крестьян, и задачи, которые оно поставило на очередь, кн. Васильчиков определяет таким образом: «Для нас в России нет предмета более поучительного и вместе с тем более современного, как исследование тех превратностей, через которые прошло землевладение в Европе. Оно своевременно потому, что мы именно вступаем с освобождения крестьян в тот период общественного устройства, когда закладываются главные основы социального быта. Оно поучительно потому, что в истории европейского землевладения должно проследить и длинный ряд грубейших ошибок, насильств, несправедливостей и правильный ход цивилизации».

Заметив появление в народной среде зачатков пролетариата, и ужасаясь, что признак этот грозит развитием имущественного неравенства, развитием нищенства и безземелья и вообще того строя, «который процветает в Западной Европе», он говорит: «Этот момент надо схватить и принять меры к предотвращению опасности. Вопрос этот важен именно в настоящий момент нашего внутреннего устроения, ибо не надо думать, чтобы какое-либо правительство или общество могло по своему произволу выбирать удобное время для организации поземельной собственности. Во всех государствах наступает известный момент после свержения ига крепостной или феодальной зависимости, когда внутренние отношения граждан к земле слагаются в известные формы и когда предусмотрительное правление может направить эту организацию и, не насилуя народных нравов и стремлений, не нарушая ничьих прав, дать им разумные руководства. Но этот момент очень краткий,  и, упустив его, случай потерян навсегда; мирный исход навсегда закрыт, и остается только путь, которому и следуют европейские государства, с беспрестанными колебаниями взад и вперед».

Что же должно было делать, по мнению кн. Васильчикова, чтобы трудный и опасный исторический момент, в который вступила Россия, был пережит «без нарушения чьих бы то ни было прав» и без «насилия народных нравов»? По мнению кн. Васильчикова, огромная задача, заданная России крестьянской реформой, могла быть разрешена только при помощи:

Во-первых, народной школы, во-вторых, самоуправления, и, в-третьих, гласного суда, и притом введенных не в разбивку, а единовременно, сразу, так как только введенные сразу они положат прочное основание самоуправлению вообще.

«Народное образование есть вопрос  жизни и смерти для народов нашего века, и величие современных держав зависит от числа грамотных еще более чем от числа солдат». <…>

«Коль скоро дело заходит о преобразованиях, которые им не по сердцу, они прибегают к аргументу о неразвитости нашего населения и предлагают предварительно заняться обучением народа, подготовлением, рассчитывая довольно верно, что эти предварительные занятия займут целые поколения и отсрочат надолго ненавистные им реформы». <…>

«Мы не беремся доказывать им, что народ воспитывается… не в одних только школах, но гораздо более  и действительнее в гласных судах и собраниях, что самоуправление точно так же, как и грамотность составляет элементарное образование народа. Они это знают и поэтому опасаются этого движения к свету к порядку».  <…>  «Если не будет принято мер к правильному образованию, то мироеды их (крестьян) объедят, а пьяницы разорят».

Итак, школа и самоуправление неразрывны в воспитании народа. О «самоуправлении», как известно, кн. Васильчиков написал целое большое исследование, в котором разработал вопрос во всех подробностях; касаться этих подробностей мы не будем опять-таки потому, что нам не позволяют этого тесные пределы нашей заметки.

Сделаем поэтому только одну, самую существенную для нас, справку:

«Главное и высшее значение земского самоуправления заключается именно в том, что оно учреждает законный порядок для обсуждения так называемых социальных вопросов, обсуждения, возможного только в местных собраниях и сходках всех обывателей». «В развитии этой формы управления, выражающего правильное взаимодействие народных желаний и местных властей, в пределах закона и под охраною суда», кн. Васильчиков видит: «решение будущей судьбы не только русского и всех прочих современных обществ, но и разрешение грозной задачи: должны ли народные массы окончательно подпасть под руководство революционных партий или же, при правильной организации местного самоуправления, могут ожидать постепенного разрешения вопросов образования, кредита, уравнения податей и повинностей».

Если бы мы хотели входить в подробности, в которых должна бы и могла проявиться основная идея «устроения» так, как ее понимал кн. Васильчиков, в применении к ежедневным и мелким нуждам народа, мы бы никогда не кончили выписок и цитат из книги, которою пользуемся. Ограничимся поэтому тем, что приведено выше. Нам известен взгляд кн. Васильчикова на послереформенное время вообще, известна многосложность задачи, выпавшей на долю общественного деятеля, известны главные факторы, при которых задача эта могла бы быть разрешена, — школа и самоуправление; известны, наконец, и некоторые формы практического применения основной идеи устроения среди народной массы. Этого, по нашему мнению, вполне достаточно для того, чтобы читатель мог представить себе нравственный облик человека, о котором идет речь. Вы видите, что это человек не своекорыстный, честный, развитой, великодушный, умный, добросовестный. И можете представить, ни в чем он не имел успеха!     

За исключением ссудо-сберегательных товариществ по части сельского кредита, ни одна его мысль, ни одно его соображение или указание не вошло в жизнь, ни в чем не осуществилось. Да и судо-сберега­тельные товарищества, о которых он сам говорил, что они «составляют только первую ступень общей организации народного кредита, который надо постепенно расширять в виду нарастающих, нужд сельского хозяйства», — и они, введенные с огромными ограничениями, оторванные от малейшей возможности придать им характер учреждений, имеющих в виду общественную пользу, а не пользу мироедов и кулаков, я думаю, не могли не огорчать их устроителя по своим, вовсе не неожиданным для него, результатам.

Но и такие осколки от большого плана «народного кредита», и те, как свидетельствует г. Голубев (автор книги о князе Васильчикове, которую цитирует Успенский – мое), при самом своем появлении на свет были встречены весьма недружелюбными людьми: «Независящие обстоятельства» доходили до того, что в 1872 году, когда комитет о ссудных товариществах пожелал устроить на политехнической выставке витрину для продажи своих изданий «о том, как можно бы избавиться от ростовщиков», так желание комитета встретило целую массу затруднений, начиная с того, что для этих книг было отведено место среди машин, а когда на витрине была прибита вывеска, то полиция усомнилась в легальности комитета и, несмотря на представленные документы, доказывающие, что комитет получает даже правительственную субсидию, настояла на том, чтобы вывески не было. <…>

«Незадолго до своей смерти, — говорит биограф, — кн. Васильчиков получил высочайшую благодарность за деятельность по народному кредиту, красноречиво свидетельствующую о том, насколько эта деятельность была социалистическою, каковою желали признать ее слишком усердные поборники порядка, эти настоящие темные, вредоносные силы России». Но опять-таки повторяем, эти попытки устроения кредита сам кн. Васильчиков считал только первою ступенью... Что ж бы было, если бы он взялся за вторую?» (Конец цитаты, выделение жирным шрифтом – мое).

Проанализирую.

Во-первых, я глубоко убежден, что князь Васильчиков столь же велик для России, как и Моисей для всего мира. И у Моисея ничего бы не получилось с созданием независимого от церкви суда, если бы он начал свое дело в Египте. Он ведь недаром сорок лет водил по пустыне своих приверженцев, прежде чем привести их в страну обетованную. Но у Васильчикова такой возможности не было.

Во-вторых, Моисей начал с независимого суда потому, что всеобщее образование мужчин-евреев и до него было обязательным. Почитайте Тору. И самоуправление у евреев уже давно было, ибо они никогда не подчинялись никакой власти стран, где торговали. Почитайте Ренана, он не даст мне соврать. Но у Васильчикова, вернее на Руси никогда не было ни учебы, ни самоуправления. А учиться – вообще было запрещено. Почитайте тех, кто, например, бывал в Московии в царствование Шуйского. Поэтому князь Васильчиков и поставил на первый план то, что у Моисея уже было, а на Руси даже не знали, что это такое. В целом у него вышло: школа, самоуправление, гласный суд. Из этого следует, что задача, которую себе поставил князь Васильчиков, была в три раза труднее, чем у Моисея.

В третьих, князь Васильчиков знал то же самое, на что упирал Маркс – на  момент очень краткий,  и, упустив его, случай потерян навсегда. Маркс ведь тоже сказал, что Россией «момент» бездарно теряется, но не дожил до полного краха этого момента. И князь Васильчиков предупреждал, что, упустив момент, Россия будет мучиться так же как и Западная Европа, проходя как слепой котенок все стадии прозрения. Что мы с вами и наблюдаем сегодня. Но Европа еще до мук дикого капитализма, который описал Маркс, имела независимый суд, доставшийся им от «греков», и именно поэтому совершенно людоедского «нарушения чьих бы то ни было прав» при совершенствовании капитализма не испытывала. Она прошла уже протестантизм, кальвинизм и просвещение. А Россия к этим основополагающим факторам становления гражданского общества даже не приступала. И даже сегодня не приступила.

В четвертых, я уже показал выше, что без научно-технического прогресса нам Босфор был не нужен. Беда моя в том, что именно об этом, притом ровно 134 года назад («О самоуправлении», т. 1 – 3, 1869-71) сказал князь Васильчиков. Притом как высокий поэт: «величие современных держав зависит от числа грамотных еще более чем от числа солдат».

В пятых, князь Васильчиков совершенно отчетливо представлял себе поведение российских людоедских властей, и не только ему современных, но и наших сегодняшних. Он же ясно провидел, что коммунисты упрут на «неразвитость нашего населения» и зациклятся на образовании «в расчете на то, что «предварительные занятия займут целые поколения…». Именно поэтому триумвират народной школы, самоуправления и гласного суда он предлагал «вводить не в разбивку, а единовременно, сразу». А коммунисты что сделали? Ввели внесудебные «тройки» очумелых от водки люмпенов, направили безмозглых «кухарок» поднимать кверху руку, когда прикажут делать вид, что они управляют государством.

А нынешние власти что творят? Судиться с властями можно, хоть до посинения, только выиграть процесс совершенно невозможно, будь ты по писаному закону хоть стократно прав. МВД, ФСБ да и вообще все «силовики» творят «беспредел» хуже любого самого кровожадного бандита, а президент их увещевает как детсадовцев воспитательница, изредка выковыривая парочку «оборотней» из необозримой их кучи. И это хуже, чем при коммунистах, и даже хуже, чем при царе, так как это – иезуитство.

В шестых, как вам нравится формула князя Васильчикова, что  «народ воспитывается… не в одних только школах, но гораздо более  и действительнее – в гласных судах и собраниях, что самоуправление точно так же, как и грамотность составляет элементарное образование народа»? Мне даже не хочется этого тут объяснять, почитайте лучше мою статью о Моисеевых «древнегреческих  театрах», которые ни что иное, как суды.

В седьмых, князь Васильчиков – одногодок Маркса, оба родились в 1818 году, и Маркс пережил Васильчикова на два года. После того, как я вас кратко ознакомил с философией Васильчикова, сообщу, как его характеризует «Большая советская проститутка»: «экономист либерально-помещичьего направления», как будто у экономистов есть такая градация «направлений». А сам плагиатор (Михайловского в ущерб Марксу) Ленин назвал Васильчикова «народничествующим помещиком, критиковавшим капитализм с реакционных позиций». Ну и гуси, как БСЭ, так и сам Ленин.  

В восьмых, удивляет ли вас теперь, что князь Васильчиков «ни в чем не имел успеха», что «ни одна его мысль, ни одно его соображение или указание не вошло в жизнь, ни в чем не осуществилось»? Точно то же самое произошло бы с Второзаконием Моисея, попробуй он его внедрить хоть в Египте, хоть в России. И это очень важный вывод, так как показывает, что людоедское правление в России не может быть реформируемо изнутри. Это же самое относится к любой другой азиатчине. И это совершенно наглядно подтверждается почти непрерывно вот уже в течение последнего полувека. Куда приходят американцы с оружием в руках, там наступает демократия, главенство закона. Куда Россия приходит с оружием в руках или с подачками все тем же оружием, там расцветает еще худшее людоедское правление. Примеров – уйма, начиная с Японии. Но об этом у меня есть специальная статья.

Ломоносов: «И может собственных Платонов и быстрых разумов Невтонов российская земля рождать». Только кому они тут в России нужны при людоедском правлении? И Сахаров им был нужен только пока он делал водородную бомбу, а как конституцию вздумал писать – вывернули наизнанку. И Васильчикова бы вывернули, но князь ведь был. Хотя сегодня такого же «князя» Ходорковского все-таки вывернули. Значит, времена наступили еще более жестокие.

 

Возвращаясь к нынешней интеллигенции

 

Интеллигентом быть в России – что смертником (читайте мою статью «Убиенные»). Но в том-то и дело что истинный интеллигент неинтеллигентным быть не может. Вот, например, русский испанец и автор книги «Белое на черном» – интеллигент. Уже потому, что написал книгу, а совсем не потому, что смог у нас выжить. Другой интеллигент А. Минкин – интеллигент потому, что об этом нам с вами пишет («Приговор. За каменное нечувствие», «МК» от 13.02.04), а не молчит как вся остальная пресса. Вот как это у него это интеллигентно вышло.

«Пока что книжечка – 200 страниц, мягкий переплет – издана тиражом 10 тысяч и стоит 86 рублей. Это значит, страна пройдет мимо. Бедным не по карману, богатым некогда, средние склонны покупать глянцевую шелуху. Книжка эта должна стоить, как буханка хлеба.

Не сомневайтесь, книжка действует на всех – богатых, бедных, старых, молодых. Тот, на кого она не действует, – не человек. (Все знакомые, кто прочел, покупают еще, чтобы дарить). <…>

Тут кто-то ищет кандидатуру в президенты на 2008 год? Вот она. Инвалид-паралитик? ну и что? Паралитик Рузвельт был не худшим президентом США (четырежды), и именно паралитик вытащил Америку из паралича Великой депрессии 1929 года. Испанец? ну и что? Зато он владеет русским языком куда лучше, чем Джугашвили, а уж Рюрик – когда Русь призвала его княжить – по-русски был ни бэ ни мэ.

Очень умный, прошедший невероятные страдания, добрый, абсолютно честный – чего вам еще? Если он прошел такие издевательства (пытки) и остался добрым – значит, ни за что не позволит издеваться над людьми. Вдобавок не связан ни с одним коррупционным кланом. Вот только уговорить его вряд ли удастся. Слишком много раз его здесь пытались убить.

Книжка вышла минувшей осенью. Несколько упоминаний (в основном в связи с Букеровской премией) и – тишина. Ни рецензий, ни телепередач, ни обсуждений. Вся свобода слова тратится на всякую шваль, стоит ей себя назвать кандидатом в президенты. А про «Белое на черном» – молчание. Почему?»

Комментировать мне здесь нечего, разве интеллигентность нуждается в этом? Поэтому обращусь к другому российскому интеллигенту, Юлии Калининой («Просто удивительно»,  «МК» от 14.02.04).

«На странности власть имущих не принято обращать внимания до тех пор, пока они не дойдут до буйной стадии. Люди остерегаются их трогать, думают, что, может, чего-то не знают такого, что знают начальники. Кроме того, с ними зачастую и нельзя ничего сделать. К примеру, среди наших генералов есть множество совершенно удивительных персонажей. Но их невозможно отправить в отставку по причине неадекватности, потому что это бросит Пятно на армию. Да что там генералы. Вспомните Брежнева. Вспомните Ельцина. Вспомните множество других великих людей, которые имели очень причудливое представление об окружающей действительности.

Неловко говорить, но ведь и в речах президента Путина порой встречается немало странного. Например, в минувший вторник, когда станция «Автозаводская» была завалена цветами, а москвичи спускались под землю с напряженными лицами, и боялись, и возмущались, и плакали, и было остро обидно за себя

— погибнешь ведь ни за что и никто не защитит, — так вот в этот скорбный день президент, выступая перед высшими офицерами, произнес весьма странную фразу: «Потерпев, несмотря на многочисленные хвастливые заявления, фиаско и поражение в открытом противостоянии, террористы с помощью терактов против мирного населения пытаются посеять сегодня панику, страх, недоверие к власти и таким образом сломить

волю народа России в борьбе за укрепление демократии, свободы, территориальной целостности нашей страны».

Грамматически правильная фраза выглядит убедительно, логично, но при этом абсолютно непонятно, что имеется в виду. Все перевернуто с ног на голову. Бог знает, сколько людей разметало на куски — чье это фиаско, чье поражение? И причем здесь территориальная целостность? Кто думает о территориальной целостности, когда поезд останавливается в туннеле? «Господи, только бы доехать живым, и выйти на улицу, и дойти до дому, и спрятаться там», — вот о чем все думают.

А как понять эту «волю народа в борьбе за укрепление свободы и демократии», которую нам пытаются сломить? Где вообще президент видел такую штуку? Или он полагает, москвичи — что-то вроде пионеров-героев, Вали Котика и Зины Портновой, которые погибают, но не сдаются ради укрепления демократии и свободы?

Понятно, конечно, что президент не сам пишет свои речи. Но, во-первых, он их читает. А во-вторых, те, кто пишет, — они вообще как, в порядке? Может, пора уже отдохнуть, раз у них пионеры-герои начали из-под земли выкапываться?

...Выступая в четверг перед доверенными лицами, президент снова зачитал куски из своей вторничной речи в части, касающейся нашей убедительной победы над террором, консолидации общества и несломленной воли. Слово в слово. Чувствуется, у него в администрации очень бережное отношение к своему труду. Напишут одну речь, а потом из наиболее удачных пассажей комбинируют еще десяток других.

Ну, правильно. Все равно эти речи мало кто понимает, а запоминают — и того меньше».

Я-то думаю, что это очень интеллигентная статья, и все до одной еженедельные статьи Калининой –интеллигентны. Но ведь там, где пишут президенту речи, считают, что она «раскачивает лодку», как будто миниатюрная женщина способна раскачать такую баржу с булыжниками как Россия. Но ведь они власть, власть людоедская. Они из князя Васильчикова, пока он был здоров, сделали посмешище на той самой «выставке», а потом, почти посмертно, вырешили «высочайшую благодарность». Так они и Пушкина убив, памятник ему праздновали (см. выше), притом как рассказывает заика плохой анекдот.   

Вот поэтому-то я и говорю, что изнутри Россию не переделать. Если, конечно, блюсти ее «целостность» как никому не нужную девичью честь столетней монахини.

 

 

Движение молодежи

 

Интеллигентов в России мало, как бриллиантов у населения. И никакую лодку они не раскачают. И даже если кто-то придет нас освобождать с оружием в руках, так как других способов просто нет, то выйдет точно то же самое, что в Ираке. И именно потому, что интеллигентов очень мало. В Ираке их, пожалуй, даже больше. Так как там взрывают реже, чем у нас, если учесть, что у нас нет никакого внешнего «агрессора», все свои «международные террористы», доморощенные.

В связи с этим у меня есть еще одна цитата из Успенского, из его письма к издателю В.А. Гольцеву, 1888 г.

«Когда я появился в Петербурге в 61 году, то было два резких явления – начало движения молодежи и пьянство остатков полуталантов 40-х годов, людей старого воспитания. Я жил между тем и другим. Аполлон Григорьев, Аверкиев, Курочкин, В. Якушкин, Левитов, Решетников, Помяловский, Кущевский, Демерт, С.В. Максимов (его спасло то, что  он сделался редактором «Полицейских ведомостей» и получал 5000 рублей в год) и тьмы тем (тьмы тьмущей – мое) пьяных людей. Никуда нельзя было прийти, чтобы не натолкнуться на пьяные сцены. Я года два только и делал, что возил пьяниц в белой горячке в больницы, выправлял из квартала (квартальная кутузка – мое), звонил дворнику – «не ваш ли»? Хороших руководящих личностей не было. В 61 г. в ноябре я видел Добролюбова в 1-й раз, в гробу, в 63 увезли Чернышевского в Сибирь. Писарев до 67 был невидим, сидел в крепости. Некрасов написал стихи Муравьеву, Комисарову. Салтыков (тот, что Щедрин – мое) был в Рязани начальником контрольной палаты. Михайловский (в смысле Гарин – мое) еще не показывался на свет литературы.

Я готов был наложить на себя руки, но получив как-то случайно триста рублей, уехал за границу и прожил с женой и ребенком там целых два года. Тут я пришел в себя и, несмотря на крайнюю бедность и нищету, стал писать уже по возможности сознательно. Наша хорошая молодежь, среди которой я был, окончательно прервала мои связи с пьяным миром».

Вот и я хочу сказать о сегодняшней нашей молодежи. Молодежь-то в наше время в России тоже есть, только она не та, что нужно. Не только в демократических странах, но ныне даже в Африке, каковую мы привыкли считать населенной от края и до края дикарями, все необходимые гражданские, демократические мироустройства осуществляет молодежь. Притом не вооруженными восстаниями, а – мирными демонстрациями. У нас же «Идущие вместе» с Путиным – мелкие взяточники, за билет в кино готовые мать родную назвать проституткой. Остальные – круглые идиоты, у которых в голове одни дискотеки и «Клинское» пиво. И так чуть ли не до сорока. А потом у них появляются собственные дети, которые в точности идут по стопам отцов, даже без намека на знаменитый тургеневский конфликт. А уж потом вообще ничего не надо, одна мечта – дожить бы в тепле свои дни, в валенках и шубе на кровати, у нетопленой властями батареи, за топку которых властям уплачено вперед.

За сто с небольшим лет молодежь России так деградировала, такая стала инфантильная, что власть наша людоедская, приложившая к этому свою руку, просто не нарадуется.

 

                                                                                                                 20.02.04      

 

Всего несколько слов к определению Некрасова, что на Руси вольготно-весело жить только пьяному. – Отправляю вас к своим многим работам о «русской» водке.

                                                                                                                  21.08.06.

Раз уж Вы попали на эту страничку, то неплохо бы побывать и здесь:

[ Гл. страница сайта ] [ Логическая история цивилизации на Земле ]