Мой дед

 

Дед переехал в Сибирь из Пензенской губернии по столыпинской реформе уже после окончания строительства Транссиба, где-то в самом начале 20 века, в первых его годах, так как мой отец появился на свет в 1910 году уже в Сибири. До этого и тоже в Сибири родились три моих тетки: тетя Шура – старшая отцова сестра, тетя Маня – средняя, и тетя Аня – года на два младше отца.

Никаких семейных преданий об этом времени у меня в распоряжении нет, так как отец мой был безвозвратно посажен в сталинские застенки, когда мне не было и пяти лет, а мать, взяв нас с сестрой в охапку, навсегда рассталась с родственниками отца. И я с ними встречался урывками, на краткое время, так что расспрашивать их о семейных преданиях было просто некогда. Да и мал я еще был, а тетки старели. И к моменту моего взросления их уже не было в живых. Но это было интересное время, о котором сейчас историки много врут, стараясь придать очаровательный смысл покорению Сибири. И этот смысл выражает «заботу» российских правителей об освоении Сибири в смысле ее цивилизации, что абсолютная чушь и наглое вранье.

Сибирь покорялась самым хищническим и самым безмозглым образом, как со стороны «покорителей», так и для аборигенов. Поэтому возвращусь немного, лет на 20 назад, в 1880 год, с помощью писателя Глеба Успенского, который посвятил этому вопросу блестящий кусок своих великолепных публицистических трудов под названием «Поездки к переселенцам».

Цитирую из «VII. Река-пустыня. — Переселенцы в Томске»:  «Под вечер жаркого июльского дня, после восьмиднев­ного, почти непрерывного движения по реке Оби, пароход компании Игнатова, наконец, бежал уже по р. Томи, приближаясь к г. Томску. Река Томь была действительно «река», то есть были у нее ясно видимые берега, и притом берега живописные, и виднелись по этим берегам кое-какие строения, в кото­рых, очевидно, жили живые люди; все это говорило, что бесконечная водяная пустыня Оби, без берегов и почти без признаков человеческого жилья, окончилась, что начинаются «жилые места», что скоро можно быть опять среди людей, которые «живут», а не только «едут», и думают, и говорят лишь о том, что «много ли, мол, про­ехали?» да «скоро ли приедем?»».

Надо добавить к этой цитате, что хотя и существовал тогда Сибирский тракт, продолжавший знаменитый кандальный Владимирский, по нему мало кто ездил. В основном царские чиновники и сибирские купцы. Прочий же народ попадал в Западную Сибирь исключительно водой и притом летом прямо от Урала: по левым притокам Тобола, стекающим с Уральских гор, далее – в Иртыш, и либо вверх по нему до Омска, либо вниз до Самары (ныне Ханты-Мансийск), где попадал в Обь. А уже вверх по Оби попадал в Томск и далее – в Кузнецкий острог и на Алтай. Продолжаю цитировать.

«Всем истомленным впечатлениями пустынной реки пас­сажирам парохода нетерпеливо желалось поскорее очу­титься в городе, в суете, в движении привычной город­ской жизни. Нетерпеливее и взволнованнее всех были, конечно, переселенцы, для известного числа которых в Томске должны были окончиться их скитальчества, так как участки, нарезанные им для поселения, находились от этого города сравнительно уже в недалеком расстоя­нии. Но и всякий иной проезжающий, купец, чиновник, ученый или просто турист-путешественник, не могли не ощущать удовольствия вновь попасть в обычную колею жизни, от которой оторвало их восьмидневное пребывание па этой пустынной реке.

Иногда кажется, что река Обь вовсе даже и не река: затоплено водою необозримое пространство леса. Из воды торчат верхушки деревьев, потопленных, вероятно, дремучих лесов, потопленных как будто бы парков, групп деревьев, одиноких деревьев, кустов. Кое-где видна крыша потопленного рыбацкого домишки. По временам, в два дня раз, видится церковка, также как бы стоящая на воде. В два дня раз пароход, идущий между этими верхушками затопленных лесов, древесных групп и оди­ноких деревьев, пристает к берегу, причем место причала всегда носит какое-нибудь географическое название, например, Сургут, Нарым. Но на берегу нет и не видно ни Сургута, ни Нарыма, а лежат только тьмы-тем дров, заготовленных для парохода, стоит остяцкая юрта из березовой коры, да неподалеку от нее какая-то пустая хибарка с почтовым ящиком у запертой двери. В Нарыме, впрочем, на берегу выстроена церковь и есть лавка, да и город сравнительно недалеко. Во всех же дру­гих пристанях, имеющих на картах каждая особенное наименование, ничего нет, кроме дров да штук пять тор­говок, неведомо откуда взявшихся с булками, молоком, рыбой, ягодами, а затем опять вода, потопляющая леса».

Заметьте, не только со времен Ивана Грозного – «покорителя» Сибири, но и с самого Алексея Михайловича «Тишайшего», автора Соборного уложения 1649 года «о рабстве» и «освоителя» Сибири. То есть почти за 250 лет, Сибири ничего не дадено в смысле «прогресса», а только вывозится из нее награбленное: золото, пушнина и прочее, включая безмолвных солдат.

Заметьте также, что Новосибирска – тоже нет как такового, и даже какой-либо деревни на его месте нет. Очень уж тут неблагоприятные места: треть – болота, остальное – песок, а золота – нету. Но дед-то мой Прокопий Синюков направлялся именно в места рядом с Новосибирском спустя 20 лет, поэтому остановлюсь на этом подробнее (БСЭ).  «Новосибирск (до 1925 — Новониколаевск), город, центр Новосибирской области РСФСР. Расположен на Ю.-В. Западно-Сибирской равнины, на обоих берегах реки Оби. Плотиной Новосибирской ГЭС (находящейся в одном из районов Н.) образовано Новосибирское водохранилище. Крупный транспортный узел Сибири (Транссибирская железнодорожная магистраль смыкается с линиями на Кузбасс и Алтай). Речной порт. Население в 1917г. – 107 тыс. чел,  в 1974 г. – 1939 тыс. (1-е место в Сибири)».

И надо сказать, что не будь второй мировой войны, когда весь промышленный потенциал из оккупированных районов Запада России в виде металлорежущих станков был перемещен по Транссибу под открытое небо в небольшой сибирский городок, Новосибирск оставался бы до сегодняшнего дня не больше Томска, Сургута или Тюмени. Ведь кучи этих станков просто некуда было сваливать, а в Новосибирске – песчаная площадка как гигантский биллиардный стол. Ведь он и возник-то в 1893 году как «Новая деревня» и всего лишь «в связи с постройкой ж.-д. моста через р. Обь, при проведении Транссибирской ж.-д. магистрали». Подробности можете узнать из рассказов Гарина-Михайловского, хорошего знакомого цитируемого Успенского. «В 1894 году Новая деревня переименована в поселок Александровский, а в 1895 — в поселок Новониколаевский, преобразованный в декабре 1903 (по новому стилю — в январе 1904) в город Новониколаевск Томской губернии».

Прошу заметить, что городок Новониколаевск именно Томской губернии, который ближе «по воде» к центру российской цивилизации. Значит и «освоение» Сибири шло именно по воде и именно снизу Оби через Тобол и Иртыш. Итак, война, ж.д. мост и вода – основоположники Новосибирска, а вовсе не целенаправленная цивилизация Сибири, в ужасных муках производимая нашими правителями, притом с далеко грядущими целями. Как раз во время присвоения статуса города Новой деревне и должен был появиться здесь мой дед.

Сегодня наши убогие и людоедские правители любят «исторических» писателей, которые пишут об освоении Сибири или героически как об Ермаке, или ностальгически как о Столыпине, и обязательно упоминающих о мудрости наших вождей в этом деле. Но это же не так. Почитайте лучше Успенского, вот он не врет. Он прямой свидетель, но не переписывать же мне у него полкниги. Там столько ужасов этого «переселения», что страдания ленинградцев во время блокады покажутся всего лишь строгой медицинской диетой. Притом эти страдания охватывали куда большее количество людей и большее количество дней нежели в блокаду.

Но вот что заинтересовало меня в этом «освоении». Передаю слово Успенскому: «Помимо разочарования в помощи и поддержке немало терпит переселенец и от того «плутоватого» человека, который во всех тех торговых местах, — от села до губернского города, — где есть базар, ухитряется влачить свое существование исключительно надуватель­ством простодушного крестьянина. Здесь, в Сибири, плу­товатый человек, предки которого большею частию не могут похвастаться хорошими фамильными преда­ниями, пользуется неопытностью крестьян-переселен­цев с гораздо большею развязностью, чем на наших российских базарах. Обо всех затруднениях, пережи­ваемых переселенцем от «плутоватого», пришлось услы­шать от одного из самых, по-видимому, деятельных раде­телей по делу именно утеснения нашего пришлого кре­стьянина, который, как бы даже похваляясь, рассказал без всякого стеснения  все свои плутни с переселенцами.

Ознакомившись с переселенческою станцией и побы­вав у г. Чарушина, по совету и указанию последнего, я и один мой приятель поехали посмотреть на житье-бытье новоселов, поселившихся в сорока верстах от г. Томска года два тому назад.

Взяли мы у «дружков» пару лошадей и тронулись в путь, и всю дорогу наш ямщик (оказавшийся из «плу­товатых»), молодой, здоровенный парень, с каким-то ухарским удовольствием хвастался своими проделками отно­сительно переселенцев.

Кстати сказать, этот парень при внимательном рассмотрении оказался евреем, но чтобы узнать это, нужно было пробыть с ним очень долгое время. Сразу никак бы никто не догадался, что это еврей: ухарская развязность сибиряка, ленивая, чисто российская речь, все настоящие ямщицкие ухватки, все это было вполне неподходяще к тому, чтобы даже подозревать в нем что-либо не только еврейское, а хоть даже что-нибудь инородческое.

Вообще надобно сказать, что евреев в Си­бири множество, но все они обрусели почти до неузна­ваемости. На всем протяжении пути, от Томска через Омск на Тюмень самый богатый дом (иногда роскош­ный), самая богатая лавка непременно еврейские. Зна­чительное число лиц, содержащих почтовые станции, евреи и еврейки. Обстановка их жилищ так отлично ско­пирована с жилища зажиточного сибиряка, что и в го­лову не придет сомнение относительно национальности обитателей этого жилья. Отсутствие в переднем углу образов довольно ловко заменяется другими аксессуа­рами жилья российского человека: портреты высоких особ, виды сражений и однообразные гравюры грубовато-немецкого юмористического содержания, словом, вся та живопись, которая выходит из одних и тех же коробов российских книгонош и коробейников.

Взглянув на эту привычную для глаза живопись, проезжающий сам дори­совывает воображением все, что должно быть в переднем углу (где и цветы к тому же есть бумажные), и не сомневаясь делает крестное знамение, и только тогда, когда, напившись чаю, уходит из комнаты и, по сибирскому обыкновению, непременно должен нагнуться в низких дверях, замечает на притолоке двери какую-то стеклян­ную трубочку, точно тонкий термометр, а в трубочке видна бумажка с еврейскими буквами. Тогда только ему сразу становится понятным, что он находился в еврейском доме, и только тогда, начиная всматриваться в лица хозяев, он замечает в них что-то не совсем рус­ское.

Вот такой-то трудно разгадываемый тип обруселого еврея и был наш возница, но все, что он рассказывал нам по части надувательства переселенцев, к сожалению, не  есть  особенность  исключительно  еврейского  умения нажить деньгу даже на бедняке и нищем, ибо, как известно, надувательство не чуждо и нашим соотече­ственникам.

—  Говорят, что сибиряки недовольны переселенцами, что они  сердятся  на  них, зачем  сюда  идут, отбирают землю? — спросил ямщика кто-то из нас двоих, ехавших в тележке.

—  Может, которые и сердятся, — лениво   отвечал ямщик, — а для нас,   томичей,   как переселенцы  пока­жутся, точно солнце засияет! Мы их очень почитаем...

—  За что?

Помолчал ямщик и с сибирской развязностью и ленью в тоне голоса сказал:

—  Глупы они! Вот это нам и приятно!

Наглость таких мнений ямщика совершенно терялась  в той непринужденности его наглых мыслей,   которые были в нем как бы врожденными.

—  Будто уж они все такие дураки, как ты говоришь?

Ямщик улыбнулся, подумал и, обдумав свой ответ, по-видимому, весьма тщательно, не спеша и с расстанов­кой каждого слова ответил:

—  Они дураки по нашему, по сибирскому мнению...  А так они, сами по себе — ничего! По-ихнему, по-россий­скому, они даже и не дураки... И работают хорошо!

—  Хорошо работают?

—  Да-да! Уж что касается работы, нечего и говорить! Мы так не умеем, да нам и не надо! Мы ленивые... Ну, а уж они так действительно работники! Так вот, кажется, и издыхает на работе. Мы к этому непривычны.

—  А ведь вы, сибиряки, сильней и крупней наших мужиков?

—  Мы действительно будем поогромней их. А что на­счет силы, так, пожалуй, ваши-то лапотники и посильней нашего брата.

—  Будто! Вы такие верзилы?

—  Верзилы мы точно что   верзилы, а что развязны от легкой жизни в суставах, это тоже верно! Пробовали наши с вашими на базаре бороться, и все за вашими верх... Право! Маленький, худенький, голодный, холод­ный, а как возьмется да изловчится, глядь, и опрокинул нашего верзилу. Нет, по своей части они ничего, народ понятливый, ну, а уж по сибирской ни аза не смыслят!

— Ну, например?

—  Да и не знаю, каких и примеров-то вам предста­вить,  так  они  глупы...   Идет мужик по дороге,  подходит к нашему обозу и говорит: «Что, ребята, не видали ли моей лошади? Каряя?» Ну не дурак ли, позвольте вас спросить? Мы идем обозом в двадцать, тридцать подвод, и то у нас от воров объездной караулит, постоянно ездит особый человек вокруг обоза, смотрит в оба, чтобы не срезали места, не отмахнули лошадь с оглоблями. А этот разиня полагает, что вор пойдет с его лошадью по дороге. Кажется, должен бы глупый человек понять, что ведь на­шему брату-сибиряку есть где спрятать его кобылу...

Говоря эти слова, ямщик указал кнутом направо и налево, то есть обратил наше внимание на дремучий лес, окружавший дорогу с обеих сторон.

—  Ежели он этого не понимает, так его окончательно на всякой малости можно провести. Я вот сбыл им пять кляч таких,  что  на  живодерню  не  возьмут. А я взял с них вдвое против цены за настоящую лошадь.

—  Да неужели же они не видят, что ты продаешь клячу?

—  На его-то глаза она не кляча. Это мы знаем, что она такое. А ему она оказывается, как орел! Потому он не знает наших уловок... Она лошадь обозная и за теле­гой всегда пойдет, хоть даже и при издыхании. Вот и просишь приятеля ехать впереди в то самое время, как идет продажа. Приятель едет как будто по своим делам, ваш мужик ничего не видит и не понимает; видит, что кляча бежит, — ему и любо. Купит, запряжет, а она ни с места. Ну, конечно, кое-как расхлещет, выедет за го­род, а там, в поле и завоет с нею...

Наглые речи эти становились совсем скверными, но надобно было выслушать «плутоватого» до конца, и по­тому никто из нас, слушавших ямщика,- не выразил от­крыто своего негодования.

—  Да и хорошую-то сибирскую лошадь ваш мужик даже кормить не умеет. У него и хорошая лошадь сва­лится с ног на двух сотнях верст, а мы кормим так, что она пройдет у нас три-четыре тысячи верст и не только не похудеет, а еще того лучше станет, раздобреет, посильнеет втрое, станет втрое дороже.

 —  Как же вы это делаете?

Извозчик весьма подробно и тщательно объяснил нам способ кормления лошадей, практикуемый сибирскими из­возчиками, перевозящими кладь на тысячи верст. Я боюсь, что не буду в состоянии подробно и точно передать этой оригинальной системы кормления, и заранее каюсь перед читателями, и в особенности перед читателями-сибиря­ками, в тех ошибках и неточностях, которые, я уверен, будут в моем пересказе. Сколько я понял, особенность кормления имеет конечною целью не истощить, а развить до высшей степени силы лошади. В этих видах лошадь, идущая в обозе, в первые дни выхода с места, где взята кладь, то есть в самое трудное для нее время, обречена сибиряком почти на полную голодовку, вследствие чего и должна, как бы в отчаянии, напрячь все силы своего организма, чтобы преодолеть непомерные трудности пути, В минуту такого всестороннего напряжения сил, ей на второй или на третий день дают самое малое количество овса и полведра воды; на следующий день прибавляют к этой порции еще овса и еще немного воды, и так по­степенно поддерживают ее в неослабеваемом нервном напряжении, причем порция корма ежедневно увели­чивается, и, наконец, лошади предоставляется есть, сколько потребует ее возбужденная сила. Эту-то непо­мерно развитую силу и задерживают сибиряки в лошади системою постепенно увеличивающегося корма до тех пор, пока количество корма не будет вполне соответствовать количеству развитой в лошади силы. Прежде она делала свое тяжелое дело, так сказать, «нервами», сибиряк пой­мал момент их наивысшего развития и количеством корма удержал это развитие сил в лошади навсегда. Теперь она идет сильная, здоровая, тогда как в начале шла нервная, голодная.

Вот как я понял уловку кормления ямщиками сибир­ских обозных лошадей. Система, как видите, жестокая, но все-таки довольно остроумная.

—  А ваши накормят ее, набьют ей брюхо сеном и едут. Ей и так тяжело, но она еще больше устает от сво­его брюха, а когда она, пройдя верст двадцать, устанет совершенно, ее пускают на траву. Не понимают, что с такой устали и аппетита-то у нее настоящего нет, она жует лениво,  вяло...  Ее  валит ко сну, а они опять ее вялую запрягают. В этих делах они ничего не смыслят,  это уж говорить нечего. Иная и хорошая лошадь, а из­мается с ними на второй сотне верст.

—  Ну, хорошо, — сказал я. — Этого они в самом деле не могут понимать; ну, а еще в чем они глупы?

—  Да мало ли в чем? Он вот покупает телегу и не может рассмотреть, что подосье  (железная пластина, вделанная во всю длину нижней части осей для крепости) не железное,  а черемуховое,  и покупает телегу,  а она у него и ломается на пятой версте.

—  Да почему же он дерева не может отличить от же­леза?

—  Очень искусно подражаем под железо, не ему рас­познать этого дела. Мы делаем подосье из черемухи та­ким родом: выстругаем как железную пластину, обмажем сапожным варом и сушим в холодном месте. В жарком сушить нельзя, дерево вберет в себя сок и глянец. В хо­лодном  же месте оно засыхает с блеском.   Да и вы бы сами, господа, не доглядели, дерево это или же­лезо? Уж поверьте, умеем подражать бесподобно. Чере­муху берем, мало впитывает соку. Ну вот, так и едет ваш неуч с деревянным подосьем. Конечно, потом опять воет!

Не знаю, осталась бы на этот раз или нет наглость нашего рассказчика без возражений, если бы приближав­шийся поселок, привлекший к себе все наше внимание, не заставил совсем перестать слушать его разговоры, которые, к тому же, с самого начала пути постоянно прерывались под впечатлениями  окружающей   природы.

Что могла значить вся эта хитрая, плутовская меха­ника сравнительно с прелестью того уголка, в котором, наконец, удалось-таки поселиться нашему российскому переселенцу, измученному и истомленному земельными безобразиями дома, трудностью и продолжительностью дороги и всеми затруднениями бедности, недостатков и незнания чужой стороны? Проходимцы могут его надуть, ограбить даже, разорить и вообще ужаснейшим образом затруднить его жизнь, но раз бог привел ему добиться или уже просто только доползти до источника всей его жизни, до целебного ключа всех его скорбей и болезней,  до «земельки», он вновь оживет, вновь соберется с силами и умом, и даже памяти в нем не останется обо всех горестях пережитого.

Во все время нашего пребывания в поселке «плуто­ватый» человек неотступно следовал за нами; все, что видели и на что смотрели мы, видел и он; все, о чем мы говорили, он слышал, и слушал все с особенной внима­тельностью. Его развязная, базарная разговорчивость совершенно его покинула; среди босых мужиков, он, по-городски одетый ухарь, примолк и вообще, очевидно, стеснялся и конфузился. Пробовал было он иногда вставить в разговор какое-нибудь развязное словцо, но оно всегда было совершенно никем не только не понято, но даже и внимания ничьего не обращало.

Весь обратный путь он упорно молчал и, очевидно, о чем-то крепко думал. По приезде в Томск я его уже не видал, но случайно очень обстоятельно узнал о том, что поездка к новоселам произвела на него самое обра­зумливающее впечатление.

Простившись за рекою Томью с моими милыми том­скими знакомыми, я выехал «на дружках» дальним кон­ным путем в Россию. Возницею моим был тощий, сог­бенный, истощенный старичок, в рваной шляпе городского фасона, торчавшей на затылке. С полпути между Том­ском и первой станцией старец этот вступил со мной в разговор.

—  Это мой сын возил вас тогда к новоселам! — Старец обернулся ко мне, и я тотчас же узнал в нем самого кровного еврея.

—  Как уж он хвалил! — продолжал старец. — И жена моя давно-давно уже просила меня бросить наши заня­тия, уйти жить в деревню... А сын мой, наглядевшись на жизнь новоселов, так ее расстроил, что она захворала... Плачет теперь. Отдохнуть хочет в крестьянской жизни. Измаялись и измучились мы с ней, а ребята все исплутовались.

С большой скорбью рассказал он всю свою жизнь. В молодости он хотел принять православие, но отец, за­метив это, немедленно поспешил его женить на дочери своего компаньона по какому-то предприятию, кажется винокуренному заводу.

—  Мне было лишь семнадцать лет, как он меня запер в тюрьму.

—  В какую тюрьму? за что?

—  То есть просто сказать — женил. Дети у меня пошли каждый  год.  Мне  вот теперь едва сорок лет, а я    измучен заботами как восьмидесятилетний ста­рик!

Режущие душу впечатления производили эти сообще­ния еврея о своей семейной жизни. Было до глубины души омерзительно, что он и теперь, на старости лет, отзывался о жене как о тюрьме. Но он, по-видимому, не сомневался в преимуществе своего страдания и продолжал. Скоро после женитьбы отец его разорился, проиграл какое-то дело,  вышел из компании и тяжко заболел, и же­натый сын, уже обремененный своею семьей, должен был кормить его всякими средствами до самой смерти. В то же время его компаньон сошелся с другим сотрудником и процветал; и в то время, когда жена его превращалась в поденщицу, в мужичку, и растила ребят своих для всяких мужицких промыслов, извоза, разносной торговли, ее сестры, одна за другой, шли совсем иной дорогой.  В родне матери плутоватых ямщиков оказались профес­сора, инженеры, доктора, что, конечно, отдалило всех счастливых родственников от плутоватых родственников-ямщиков на неизмеримое расстояние.

—  Плачет,  плачет  моя  жена!  Хотя умереть просит в деревне, на воздухе, в честном труде... Что делать? Я и сам знаю, что это хорошо!

До конца пути он печалился о своей жизни, о своей загубленной жене (и все-таки загубившей его), о своих исплутовавшихся детях и не мог забыть насилия, сде­ланного над ним в ранней юности его родным отцом. Деревня, крестьянский труд казались ему истинным и единственным спасением и облегчением от всех его и всей его семьи унижений и страданий.

—  А что, если я осмелюсь, пойду к «чиновнику», по­прошу его?

—  Пойдите, быть может и в самом деле он поможет вам.

—  Но  ведь я  еврей? Ведь «жид»!   Меня истеребят мужики!

—  Мужики не тронут доброго человека, но не знаю, дают ли евреям землю.

—  Все-таки я попробую... Хотя месяц пусть, отдох­нет на свежем воздухе моя больная жена.

Не знаю, что предпринял этот бедный еврей, но знаю, что такой необыкновенный, образумливающий плутова­того человека переворот во взглядах на успех в жизни, какой произошел с ямщиком, сделали светлые впечатле­ния недостроенного поселка» (конец цитаты).

Я, конечно, пишу о временах, предшествующих появлению моего деда в Сибири, но не ради одной только памяти деда я это пишу. Этот отрывок из Успенского позволяет сделать более общий вывод об истории России.

В других своих работах я доказал, что Хазарский каганат, основанный евреями, не исчез без следа, как пишут об этом историки. Я показал, что основной первоначальной деятельностью евреев в Хазарском каганате являлся транзит соли с озера Баскунчак аж до Тихого океана. Потом последовало освоение природных богатств Урала, в том числе основание ими же Великой Перми, и не только Перми, а и будущего Ханты-Мансийска, который никто не мог кроме них назвать очередной Самарой вслед за Самаркандом, Самарой на Волге, Самарой-рекой, впадающей в Днепр, Самарой-рекой, впадающей в Азовское море и так далее. Не говоря уже о Самарии в Палестине. И уж со всей очевидностью доказал, что Ермак Тимофеевич, наш знаменитый «русский» покоритель Сибири – был тоже евреем. А уж три наших знаменитых богатыря – чистокровные евреи. И даже Дмитрий Донской и Евпатий Коловрат – евреи. И Московия ими же основана.

Я рассказал, как евреи, основав и укрепив Московию на работорговле покоренными водкой аборигенами, стали уничтожать Хазарский каганат, и отголоски этой борьбы описаны историками без указания побуждающих причин в «восстаниях» Стеньки Разина, Болотникова, Емельки Пугачева и так далее. И именно поэтому Хазарский каганат исчез со страниц истории, как в воду канул.

Голова Хазарского каганата была отрублена, но тело-то осталось в виде простых тружеников транзита не только соли, но и вообще всего и вся, в том числе алтайского (Горная Шория) металла – ближайшего родственника металлов уральских. Это «тело», оставшись без головы, начало загнивать. К этому же «телу» относятся казаки-разбойники, главарями у которых всегда были евреи. И я уже показал в других своих работах, как именно казаки-разбойники в конечном итоге превратились в «слуг царя и отечества». А рядовые транзитные торговцы превратились в «русских» ямщиков.

Солженицын пишет, что евреи появились у нас в 1772 году и сразу же завладели производством водки, но ни под каким видом не хотели заниматься земледелием. И как государство Российское старалось их к этому приучить. И как они не хотели служить в нашей «победоносной» армии. И какие чудесные способы они применяли, приводя в дым все потуги властей. Я показал далее, что евреи у нас появились именно из Хазарского каганата, а не из Западной Европы. В Западной Европе жило совершенно другое колено евреев – последователи Моисея, и именно поэтому там возникла демократия, названная «греческой», ибо шла она из Константинополя, из «земли обетованной», даденной богом Яхве именно Моисею в качестве подарка за истинное Второзаконие, а не то, что мы им сегодня называем, оно – истинное Первозаконие, которое Моисей разбил вдребезги об пол, и теперь оно в качестве осколков замуровано в Каабе.

Вот именно с этих позиций и надо рассматривать приведенную из Успенского цитату. Казаки-разбойники стали просто казаками, распространенными от Дона до Приморского края и грабившими местный народ, «присоединенный» к России. Транзитные торговцы стали ямщиками. Вот откуда появился «плутоватый человек» и «обрусевший еврей» в Сибири. И не забудьте, что в цитате упомянуто и о винокуренном заводике, которыми и была покорена Русь, и о том, что весь Сибирский тракт содержался в порядке именно евреями: корчмы там, кабаки и постоялые дворы. А водка тут была известна не только раньше, чем в Польше, но и раньше, чем в самой России. Ибо у казаков-разбойников награбленный у купцов товар уходил целиком на пропой. То есть, умные евреи торговали, а дураки, не способные торговать, –  грабили. И заметьте еще, что «еврейская повозка» именно так называется потому, что она – крепчайшая на всем белом свете. А уж способ «кормления лошадей», описанный Успенским, как нельзя лучше подтверждает мою версию.

Но из приведенной цитаты следует куда более важный вывод, не описанный мной в других работах: как именно евреи внедрились в крестьянскую среду деревень, и на какой основе. Успенский либо не понял, либо не захотел понять этого момента, ибо свел его к мелодраме. Наглый как танк бугай-ямщик у него «призадумался», а его папаша вообще чуть ли не научился пахать под старость лет, хотя нам-то с вами известно, что ни один еврей никогда не работал в колхозе иначе как председателем, счетоводом или бухгалтером, в крайнем случае – кладовщиком. Оно и у нобелевского лауреата об этом же сказано, если вы мне не верите.

И Успенский описывает именно этот момент «задумчивости» евреев. Ямщицкое дело под контролем властей – стало таким же «прибыльным» как, например, работа кочегаром или укладчиком железнодорожных рельсов. Приходилось идти на самый мелкий «бизнес» типа употребления черемухи вместо железа. А все новые и новые деревни в Сибири росли как грибы, и крестьяне жили совершенно, до подобия каменному веку, натуральным хозяйством. Но тут я вам должен привести еще одну цитату из Успенского.

Вот она: «Дом этот стоит на краю небольшого оврага, в низине которого была врыта кузница. Самая печь находится в помещении, вырытом под землей и защищенном сверху толстыми пластами дерна; около кузни станок для ковки лошадей, точило для кос и наковальня. Поднявшись от кузни наверх и обойдя дом, мы сразу нашли две мастерских, токарную и тележную; делают колеса как городского фасона, так и для деревенских телег. И как вся эта механика умно придумана! Токар­ный станок устроен так: в левый угол маленькой каморки воткнут крепкий березовый сук, воткнут так, что тонкий его конец сильно напирает под потолок; к этому тонкому концу привязана веревка, которая, спускаясь вниз, плотно обвивается вокруг куска дерева, который надобно обто­чить на токарном станке, и, обвившись, падает ниже станка, где образует петлю. Вставив ногу в эту петлю, токарь пригибает веревку книзу, веревка плотно обтяги­вает предмет (вследствие того, что березовый сук тя­нет ее кверху), и дерево поворачивается. Отпустив на мгновение ногу, токарь дает волю березе, которая вздер­гивает конец веревки к потолку и таким образом опять поворачивает дерево. Для более же быстрой работы над кусками дерева большого объема устроена в другом фли­гельке другая мастерская. Там устроено вращаемое ру­ками колесо; перекинутая с него веревка обращает малый вращающийся винт, на котором навинчен кусок обтачиваемого дерева. При этом аппарате кусок обтачи­вается «кругом»; при том же, который описан выше, его можно обточить сначала только с одной стороны, а по­том уже и с другой. Стан колес стоит в Томске рубль; приведенный же в окончательный вид, то есть превра­щенный в настоящее колесо со втулкой и спицами, он стоит от четырех до шести рублей. Много во всем этом самой хитрой механики, «выдумки», и если к этому ма­стерству прибавить всю многосложность земледельческого труда, то поистине нельзя не позавидовать разнообразию и интересу той трудовой жизни, которая наполняет этот «мужицкий» дом».

Именно около этой «механики» еврей-верзила-ямщик сильно призадумался, да так, что в этом виде и повез своих «господ» вон из деревни. А сам Успенский, не будучи евреем, принял эту задумчивость за «прозрение» его, ямщиковой души на предмет стыда за все свои совершенно несчетные «обманы». Не забыв упомянуть при этом, что деревенский «Кулибин» занимается своими кулибинскими делами так сказать на досуге (по-нынешнему хобби), а основное его занятие – хлебопашество. И не забыв назвать «норму прибыли» по этому «хобби». Поэтому да еще с учетом совершенно мелодраматического рассказа папаши этого верзилы, я считаю, что данная еврейская семья уже все рассчитала. Переезжать именно в ту деревню жить, скупать у «Кулибина» его произведения за бесценок, потом вообще отвратить его от землепашества, назначив своим «постоянным поставщиком», и жить припеваючи на одном только сбыте окрест произведений «Кулибина». Не забыв назначить ему учеников. Вот так и возникают заводы. И в каждом новом селе по кабаку, в котором кроме водки продают все, начиная от иголок и ниток, и кончая ситцем, селедкой, сахаром и чаем.

После революции коммунисты все эти лавочки прикрыли, и деревенские евреи тут же закончили сельскохозяйственные институты и техникумы, и стали председателями, агрономами, бригадирами и счетоводами. В новой уже эре их потомки заводят в деревнях, подальше от милиции, налоговой, санитарной и прочих инспекций кондитерские фабрички, коньячные заводики из древесного спирта, подкрашенного кофе и прочие «из говна конфетки». Однако я отвлекся от конца 19 века.          

 Так как мне надо переходить все-таки к биографии деда, а он приехал в Сибирь уже на поезде, но и жалко расставаться с только что описанным колесным «Кулибиным», придется сделать еще одну вставку, уже от собственного имени. Дело в том, что для колес кроме описанного Успенским «подосья из черемухи» требуется еще и железный обод колеса, каковой черемухой не заменишь, даже хитроумно пропитанной дегтем. Для этого в городке Гурьевске (ныне в Кемеровской области) существовал небольшой металлургический заводик, делавший исключительно полосу 4 х 40 мм и подковы на всю Сибирь, ибо возить все это на ямщицких тройках с Украины и Урала было слишком накладно – железо почти в десять раз тяжелее дерева. А железной дороги в 1888 году еще не было даже до Омска (строилась 1891-1916). После постройки Транссибирской магистрали этот заводик закрыли, так как в России начался капитализм: овчинка не стала стоить выделки. А коммунисты тот же час как пришли к власти вновь его открыли, и он работает на том же самом уровне технологии по настоящий день. Я это к тому пишу, что вся наша по площади великая страна усеяна сотнями миллионов тонн железа в виде тракторов, комбайнов, остатков ракет и так далее, и только сегодня алкаши постепенно собирают этот металлолом на выпивку. Так что никакого прогресса коммунисты в Сибирь не принесли, если не считать новосибирского Академгородка, выстроенного поневоле, из-за опасения, что американская атомная бомба может попасть в московскую Академию наук и лишить нас разом всего научного потенциала.

Теперь можно переходить к Транссибирской магистрали, но сперва надо остановиться на американской железнодорожной магистрали с благополучного в техническом отношении востока на «дикий» запад. Притом сделаю я это опять же с помощью Успенского, евреев и в сравнении с Сибирью.

Итак, «Когда менонитам (ныне они пишутся меннониты – мое), колонистам Таврической губернии, стал известен закон о воинской повинности, 165 семей решились переселиться в Аме­рику. Семь человек депутатов  которых  таврические менониты послали в Америку, чтобы осмотреть новое отечество и выбрать подходящие для поселения места, объехали весь запад Америки, и как представители значи­тельной партии переселенцев, они всюду пользовались даровыми билетами и помещениями от тех железнодорожных компаний, земли которых они осматривали.

Выбор пал на долину Арканзаса, тогда еще почти совершенно пустынную, и вся земля под поселение была куплена у компании железной дороги по два доллара, с рассрочкой на одиннадцать лет, причем компания обязалась вы­строить в центре купленной земли два больших дома для временного помещения имевших прибыть переселенцев.

В 1874 году последовало переселение менонитов. Дома были уже готовы, и с лишком восемьсот душ помести­лись в них. Менониты решили поселиться общинами и кинули жребий, — сперва между этими общинами, затем в тех из них, которые с самого начала решили перейти к участковому землевладению, между членами. В два-три месяца были построены жилища, и дикая прерия превратилась в густо заселенную страну.

Дома,  выстроенные железнодорожной компанией, были обращены один в школу, другой в церковь, и жизнь новых поселений пошла своим путем. Один очевидец, посетивший менони­тов четыре года спустя, везде нашел станции и полу­станки, через каждые три-четыре мили, повсюду элева­торы для хранения хлеба и приспособления для нагрузки скота.

Этот поучительный пример широко и плодотворно осуществленного дела, — заселения и оживотворения пус­тынь при содействии американских компаний железных дорог, — полагаем, окончательно затмевает суетные цели защитников и противников Сибирской железной дороги. И те и другие хотят только  укрепиться на Тихом океане и все это в пределах только Приамурской области; на всем же остальном пространстве Сибири желёзная дорога дескать стянет в Сибирь только тёмных людей со всей империи.

В Америке темных людей, несомненно, тьма-тьмущая; они стекаются не только со вceй республики, но буквально со всех концов света;  и однако же мы видим, что американские капиталисты, затрачивая огромные капиталы,  думали не о тёмных людях, а о тех миллионах трудящегося народа, которым нет места в густонаселенных странах и которые хлынут на новые места, оживят пустыни, и y компании железных дорог образуется и продавец, и производитель, и потребитель.

Если бы в проект предполагаемой Сибирской желез­ной дороги, как непременное условие, вошло бы и решение переселенческого вопроса, и если бы постройка шла вме­сте с заселением прокладываемого пути, то «первые же вагоны» привезли бы не сотню темных плутов, но массу переселенцев, народа, жаждущего земли, бедствующего от безземелья, привезли бы сотни тысяч и миллионы. И схлынуло бы в Сибирь на новые места прежде всего все то несметное множество рабочих рук, которое ежегодно не находит возможности применить свою трудовую силу и, истощенное голодом, массами возвращается с Кавказа, с Поволжья, со всего черноморского и азовского побе­режья. Схлынет еще более многочисленный на Руси — безземельный, истощенный тяжким и бесплодным трудом на лоскутке земли, арендуемой за большие деньги, и тыся­чами ссылаемый в настоящее время сельскими общест­вами как «вредный», хлынет и он, совершенно утратив необходимость быть вредным, и предпочтет краже огур­цов или курицы работу на полотне железной дороги и наверное осядет там, где и работал. Схлынет туда все жаждущее земли, со всех концов России (как в Америке, со всех концов света), и все, что есть разноверного, разно­племенного, все объединится ближайшим соседством и взаимными отношениями.

При таких условиях не гремела бы Сибирская железная дорога пустопорожними вагонами, а везла бы миллионы производительных сил, везла бы все, что нужно для обихода жизни новосела-крестьянина, и тогда было бы дело и для торговли и для промышленности, было бы что привезть и что вывезть.

Сибирская дорога — это воскресение из мертвых не­сметного количества безземельных крестьян и вместе с тем воскресение из мертвых сибирских пустынь, оживотворение их живою жизнью, и вообще великое, всерос­сийское и всенародное дело. После всевозможного рода мероприятий, направленных к «упорядочению» пересе­ленческого движения, спрашивается, до каких собственно существенных благ дожили тюменские горемыки? До­жили они только до бумаги, свято хранимой, как драго­ценность, у каждого горемыки на груди; в бумаге обоз­начен лотерейный номер надела, который где-то и кто-то нарезал горемыке в Сибири. Бывает, что безземельный и выиграет в лотерею «земной рай», но чаще всего он по­лучает пустой билет, проиграв все свои рублишки до ко­пейки, и плетется опять на старое пепелище.

Еще горшее бедствие ожидает его, если он «завязит коготок» в кре­дите Крестьянского банка.  Банк прежде всего отберет от него (в виде приплаты) все те рy6лишки, которые крестьянину необходимы, «дозарезу» необходимы на начатие хозяйства на новых, только что купленных местах, и затем обременит безземельного огромнейшим долгом, не позволит ему рубить лес, если он есть, не позволит отдавать в аренду ни лугов, ни пашни, а через шесть месяцев, после полного истощения всех средств к существованию,  потребует  уплаты  процентов и погашения.   За шесть лет своего существования, Крестьянский банк изъял из крестьянских сбережений 15 020 235 рублей, да долгом обременил обременил в 58 012 256 рублей. И все это непомерное коли­чество денег израсходовано для покупки (якобы) лишь 1 607 291 десятины; то есть на 752721 существо пришлось лишь мечтательное владение еле-еле двумя десятинами.

Ни лотерейные билеты, ни затруднительные условия кредита в Крестьянском банке ни в малейшей степени не содействовали, не содействуют и не могут содейство­вать оживлению и заселению кавказских, оренбургских, среднеазиатских и сибирских пустынь. Пустопорожние вагоны гремят по всей Закаспийской дороге, от Самары до Оренбурга, от Самары до Уфы, до Златоуста, до Челябинска. И гремят они в плодороднейших степных местностях, в очаровательных приуральских предгорьях, где цена земли ничтожная стравнительно с теми ценами аренды за квадратные сажени, которые обречены во внутренних губерниях платить безземельные земледельцы.

Таковы наши мечтания, но не такова действительность» (конец цитаты).

На фоне того времени, в котором происходили описанные события, эти события как две капли воды напоминают нынешние события по «поддержанию на плаву» московского «Москвича» или тольяттинских «Жигулей», осуществляемых не ради народа, а чтобы набить собственные карманы этими «дотациями» заводам и варварской таможенной политикой. И это – газетная банальность. На фоне же сегодняшнего дня выводы можно сделать гораздо историчнее, открывающие суть людоедского правления собственными и покоренными народами.

Во-первых, почему такие умные американские капиталисты и такие дураки «капиталисты» российские? Потому, что российские вовсе не капиталисты, а власть, нанявшая «капиталистов» без рода-племени и совести строить дорогу за бюджетные деньги, которые этой же власти необходимо разворовать. И пример тому – тот же самый БАМ (Байкало-Амурская магистраль), по которому гоняют туда-сюда «пустопорожние составы», не озаботившись одновременно со строительством дороги осваивать таежные дебри, полными-полнешенькими деньгами.

Во-вторых, зачем американцам Панамериканская железная дорога от океана до океана, и зачем нужна нам точно такая же?  Американцы давали жизнь новой земле на тридцать лет раньше нашего (1874 г.), а мы  закончили Транссиб в 1906 г. всего лишь от испуга, что японцы и китайцы отхватят наши «пустопорожние» земли. (См. историю Порт-Артура, «конфликты» на КВЖД, Халкин-голе, острове Недаманский, а также нынешнее «тихое» завоевание Приморья соседями и так далее).

В третьих, обратите внимание на тот факт, что как «защитники», так и «противники» строительства Транссиба в 1888 году были единогласны во мнении, что Сибирь заполонят «темные люди», как будто этих темных людей и без дороги в Сибири не было полным-полно. Поэтому как противники, так и защитники строительства были не капиталисты, а газетчики, выражающие «мнение» камарильи Зимнего дворца. Точно так же как ныне выражается мнение одной и той же кремлевской камарильи под именем «питерских» и «семейных». И всем им наплевать на Сибирь, набить бы карманы. Ибо «защитники» уже нацелили свою «родню» на строительные прибыли, а «противники», не попав в этот пул, не желали обогащения соперников. Только и всего! Точно так же как ныне переход много миллиардных, крупнейших в мире кусков собственности от «семейных» к «питерским».

В четвертых, Транссиб понадобился России в отличие от американской дороги не как «оживление пустыни», не решение «переселенческого вопроса», а примерно как собаке на сене: «сам не ам, и тебе не дам». И мой дед все это испытал на собственной шкуре, куда я и клоню весь этот разговор. И одновременно напоминаю, что и БАМ ни при  коммунистах, ни при нынешней людоедской власти никакого «переселенческого вопроса» и «оживления пустыни» не решил. Ибо Дорога «Панамерикен» в том же 1874 году «оживила пустыню» как выше изложено Успенским, а БАМу уже тридцать лет, звенящему как пустая бочка. Поэтому «все беды России» надо искать не в преходящих событиях типа «татаро-могольского ига», не в дрязгах прихлебателей «царского» двора, а в многовековом людоедском правлении «покоренными землями» и народами.

В пятых, как «возвращение истощенных голодом масс с Кавказа, Поволжья, Черноморского и Азовского побережий» в конце 1880-х, так и нынешний отток народа из Сибири и его вымирание на местах связан не с божьей карой или «стечением обстоятельств» типа «одновременного влияния многих факторов» как с лодкой «Курск», Чернобыльской катастрофой, полетом баллистических ракет «не туда», а опять же с людоедским правлением одной из последних империй на Земле.

В шестых, Успенский видит «перспективу» Транссиба с «пустопорожними вагонами» на примере уже построенных дорог (Уфа, Златоуст, Челябинск, Закаспийской), я же увидел это собственными глазами на примере «Турксиба» и самого Транссиба. Или возить лес из Приморья, чтобы сделать из него фанеру в Центральной России, а потом везти ее опять в Приморье (читайте старые советские газеты) – не «пустопорожний» пробег?  Или вновь открытый коммунистами Гурьевский металлургический завод, закрытый царскими капиталистами как морально устаревший, на стадии первых опытов «железного века» – борьба с пустопорожними пробегами?

В седьмых, нынешнее «на старое пепелище бредет»  в смысле «русскоязычного» населения «из бывших советских республик» не точно то же самое, что описывал Успенский сто с лишним лет назад?

В восьмых, разве Крестьянский банк сто лет назад не то же самое делал с народом, что и нынешние банки? И как же это так получается при нашем людоедском правлении, что везде банки как банки, а наши банки никак не могут научиться элементарным вещам? Например, совести. Уж не по пословице ли: с волками жить, по- волчьи выть. Я имею в виду правителей. А если мне кто скажет, что «народ достоин своих правителей», то я ему тут же отвечу: немцы при Гитлере тоже были «достойны» своего правителя. И американцы были «достойны» своих правителей типа сенатора Маккартура. И китайцы «достойны» были своей «культурной революции», и Камбоджа – Пол-Пота. Дальше можно просто перечислять Стресснера, «тонтон-маккутов», генерала Пиночета и так далее до бесконечности. И как только народ кто-то другой освобождал от таких правителей, он, народ тут же переставал быть их «достойными».

В девятых, что такое «безземельные земледельцы»? Притом на лучших в мире черноземах. Притом на самых обширных в мире площадях? Притом когда эти площади заросли бурьяном как сегодня? А во времена моего деда покрытые от края и до края нетронутой тайгой. Так у нас и сегодня все крестьяне почти поголовно «безземельные земледельцы».

По-моему хватит, не люблю круглых цифр, хотя можно продолжать и далее. Перейду-ка я лучше к меннонитам, а то они все давно уже в Америке. Наши правители их недолюбливают, наверное, потому, что они уехали в Америку, не дав себя убить на многочисленных российских «фронтах» по захвату новых «земель» у «инородцев». Однако, дело тут значительно сложнее, поэтому продажные властям историки и туманят нам мозги, «расшифровывая» для нас это понятие следующим образом (в сокращении).

«Меннониты, протестантская секта; возникла на рубеже 30—40-х гг. 16 века в Нидерландах как результат вырождения  революционного анабаптизма в непротивленческую секту. Самыми существенными чертами христианина меннониты считают смирение, отказ от насилия, нравственное самосовершенствование. Крестят лишь взрослых. Из Нидерландов меннониты расселились по многим странам (в т. ч. с конца 18 в. стали проникать в Россию в связи с привлечением правительством Екатерины II колонистов для заселения окраинных земель; численность меннонитов в СССР незначительна). Наибольшее число приверженцев имеют в США, Канаде, Нидерландах, ФРГ. С 1930 существует Всемирная конференция меннонитов (центр в Канаде).

Анабаптисты (от греч. anabaptízō — вновь погружаю, т. е. перекрещиваю), перекрещенцы, последователи одного из наиболее радикальных течений сектантского типа в народном направлении Реформации в Западной и Центральной Европе в 16 в. Социальной базой анабаптизма были городское плебейство, крестьянство, радикальные слои бюргерства. Пестрота социального состава предопределила неоднородность социально-политических и религиозно-догматических устремлений движения анабаптизма. Общим в системе их взглядов было: отрицание крещения детей и требование крещения в сознательном возрасте; отрицание всякой церковной организации и иерархии; отрицание необходимости каких-либо духовных властей, отказ нести военную службу и др. Поддерживали цвинглиан (см. Цвингли)» (выделение – мое).

Попробую объяснить все это толково, а не так бессмысленно и косноязычно, как объясняют это покупные людоедским правительством историки.

Во-первых, протестантизм в главной основе своей это – протест против продажи католической церковью отпущения грехов (индульгенций) и борьба против сжигания ведьм на кострах, что, я доказал в других своих работах, являлось насильственной, жестокой борьбой католической церкви с матриархатом, существовавшим вполне реально до 16 века. Плохо это или хорошо – судить вам.

Во-вторых, закономерным продолжением этого протеста явилась церковь реформации (кальвинизма, цвинглианства), которая поставила во главу угла пропаганду собственных усилий граждан для достижения благосостояния, а не мольбы к богу об этом же, палец о палец не ударив. Чувствуете разницу между тем, что говорю я и пишет продажная энциклопедия? И именно поэтому у них была «пестрота социального состава», а  «религиозно-догматических устремлений» вообще не было как таковых.

В третьих, «социальной базой анабаптизма» действительно были «городское плебейство и крестьянство». Но в энциклопедии так подло об этом сказано, как будто это времена идиотской и целиком выдуманной Римской империи, когда плебс кричал: хлеба и зрелищ, совсем одурев, презренный. Какая же из него «социальная база»? Догадайтесь сами. А если социальная база плоха, то и сами меннониты и анабаптисты – говно на палочке в виде эскимо. Между тем, спросите себя, кто как не плебс, по природе своей ненавидящий усилия плоти и ума и именно поэтому являющийся плебсом, нуждается в пропаганде устремленности и самодостаточности?  Вот с какого боку надо рассматривать и «пестрый социальный состав», и «городское плебейство и крестьянство», испорченные католичеством. Именно они нуждаются больше всего в перевороте своего заскорузлого мировоззрения.

В четвертых, «отрицание крещения детей и требование крещения в сознательном возрасте» обрисовано так, как бы осуждающе, что мороз по коже от сожаления детей, не приобщенных к благам религии с пеленок. При этом совершенно не заостряется внимания на преступность приобщения детей к религии против их младенческой воли. Почти так же, как к детской проституции, чтобы вам было понятнее. И тогда «требование крещения в сознательном возрасте» заиграет на ваших глазах всеми красками истинной демократии.

В пятых,  «отрицание всякой церковной организации и иерархии, отрицание необходимости каких-либо духовных властей» звучит так «нейтрально», если не сказать казуистично, что невольно хочется крикнуть: «За Родину, за Сталина вперед к победе коммунизма!» Между тем, это всего лишь призыв не кормить дармоедов-попов, лопающихся от жира, своими крохами, которые бы помогли «верующим» немного отличиться от скелетов. Ибо энциклопедия молчит в данном случае о том, что именно Цвингли призывал самых трудолюбивых, настойчивых и умных своих прихожан, именно поэтому ставших успешными, исполнять роль священника и объяснять прихожанам-плебеям, как и им достичь блага, хотя и «во Христе», но для себя лично. Притом совершенно без всякой оплаты за священнические обязанности, не говоря уже о продаже индульгенций.

В шестых, советские горе-энциклопедисты, далекие от французских энциклопедистов 18 века как до Луны, походя трансформируют  «отказ нести военную службу» в «непротивленческую секту» по смыслу: бьют по левой щеке – подставляй правую! Между тем, отказ нести военную службу по глубине своей прямой мысли всего лишь означает: не участвовать в исполнении преступной воли своих властей завоевывать чужие «земли», притом не для себя, а именно для своего царя. Ибо дураку понятно, что если народы двух соседних государств будут целиком меннонитами или анабаптистами, то и воевать этим царям придется на манер дуэли, а народы будут секундантами. И при таком раскладе даже армия с единственной целью «обороны», которой всему миру прожужжали уши, станет бессмысленной. А если какой царь скажет «авось», то ему можно ответить: зачем же на «авось» тратить столько денег? Ведь дороже армии ничего на свете нет. Ведь в бюджетах армий сверкают миллиарды как полтинники. Именно поэтому историки с подачи своих амбициозных на пустом месте правителей незаметно для вас переквалифицировали «отказ нести военную службу» в идиотское «непротивление злу-насилию». Чтоб больнее чувствовался этот абсурд.

В седьмых, вы догадываетесь теперь, почему «численность меннонитов в СССР незначительна»? И почему они целиком сосредоточились в демократических странах? Думаю, объяснять уже не надо. Надо только объяснить, что меннонитам в России вообще жить невозможно. Они хотя и «непротивленцы», но так молча противятся своим людоедским властям, что залюбуешься.

Незаметно прошедшие на ваших глазах двадцать с небольшим лет со времен Успенского и его «менонитов» до прибытия моего деда в будущий городок Искитим  Новодеревенского уезда Томской губернии дают мне право приступить прямо к окончанию его биографии. Ибо о его пензенской жизни я вообще ничего не знаю. Но полагаю, что он был не робкого десятка, отважился на переселение в описанной выше ситуации.  

Дед выкорчевал изрядный кусок тайги на берегу реки Бердь, построил дом, развел пашню как продолжение огорода от дома до тайги, и начал жить. Для себя и родни шил сапоги – профессионально, залюбуешься. Нарожал четверых детей, дети, в их числе мой отец, повзрослев, разъехались, в основном в Новосибирск. Потом померла жена. Крепкому хозяину негоже жить бобылем, женился.

Грянула коллективизация, колхозы, больше похожая на оккупацию противником, устраивавшим свои порядки. В Сибирь она пришла позже, чем в центральную Россию, году эдак в 35 – 36 прошлого века, когда я родился, или был еще в брюхе у матери. Дед наотрез, несмотря на махание револьверами у него под носом различных «уполномоченных», отказался вступать в колхоз. Меннонит эдакий, если понимать это слово, как я его объяснил. И правильно сделал, потому что колхоз еле существовал. Скот зажиточных крестьян, силой загнанных в колхоз, погубили беспардонным обращением как «не свое» так называемые бедняки-лентяи, а сами они скота вообще кроме курицы не имели. Поэтому в колхоз вступали голыми. Урожаи на полях упали, возделываемых как «не свои». А дед, единственный единоличник в деревне, процветал под тяжестью непосильных налогов, наложенных на него руководством «свободного», то есть колхозного, крестьянства. Работал и терпел, как меннонит энциклопедийный. Так продолжалось до самого начала войны в 1941 году.

Через 22 дня после начала войны арестовали его сына, моего отца, в Кулундинских степях, где он исполнял обязанности начальника геологоразведочной партии, нефть там искал. В сентябре мой отец и его сын уже был осужден по знаменитой 58-й статье как враг народа на 10 лет сталинской каторги, плюс пять лет «поражения в правах». И сказал он только одно, прослушав знаменитое выступление по радио товарища Сталина: «У меня такое ощущение, что вождь не знает, что делать, как быть. Если нападет еще японец с востока, советской власти – пиздец! Примерно через месяц-два». И, вообще-то говоря, как в воду глядел. Не успели его еще осудить, а немцы уже стояли под Москвой. Все остальные преступления отцу придумали гэбисты».

Почти сразу и поэтому совершенно неслучайно, вслед за арестом моего отца, к деду пришли местные власти и отобрали двух лошадей, рабочую и «выездную» – единственное средство его производства, не считая плуга, бороны, телеги, саней и выездной «пролетки». Якобы для нужд «фронта». Это приблизительно означало для вольного крестьянина, как если бы ему отрубили обе руки.

Дед, в рот не бравший спиртного кроме великих церковных праздников, беспробудно пропьянствовал три дня, в пьяной ярости изрубил топором телегу, пролетку, а плуг и борону сбросил в омут, река была под окнами горницы. Затем разобрал на дрова конюшню, хлев и овин, хотя тайга была в километре, забил всех кур, гусей, свиней, овец, бычка и корову и стали они с женой жить как «пролетарии». Благо, он был прекрасным сапожным мастером, но никогда прежде на продажу не работал, стеснялся. Не хлебопашца это дело – тачать сапоги. Разве что для себя, ведь свои-то никогда не промокнут, даже на лесосплаве, несмотря на то, что подошвы прибиты березовыми шпильками. Не чета нынешним резиновым сапогам, которые хотя и не промокают снаружи, портянки хоть выжми от пота.

Дедово поле заросло коноплей (тогда это растение считалось необходимым как овес для лошадей, ибо из него изготовлялись веревки, мешки и прочие необходимые в хозяйстве вещи) и чертополохом. У колхоза до поля деда «руки не доходили», и именно поэтому стране не хватало хлеба, так как таких «раскулаченных пролетариев» были миллионы. Только бабкин огород процветал, я сам видел.

Дед не бедствовал на сапогах, «пролетарствовал» вполне сносно. Я у него в это время жил, мать отвезла к ним после ареста отца, обезумевшая, с двумя почти грудными детьми на руках, без работы и сносной специальности. Тогда принято было, что отец – кормилец, а мать – домохозяйка и воспитательница детей. Так что у деда было и молоко, и хлеб, и все прочее для здорового крестьянского пропитания. 

Но вот с дедовым психическим состоянием было совсем плохо. И я, почти шестилетний, это даже приметил и совершенно отчетливо помню до сих пор. Что ни говори, а сапожное дело непостоянное, периодическое, хотя и выгодное. С крестьянскими заботами не  сравнить. Крестьянство – это как заведенные часы. Все расписано почти по минутам: земля, хлеб, сено, скот, постройки, ремонт, уход. Все идет своим чередом, и нет минуты свободного времени. А сапожное дело – почти заводское, поработаешь, посидишь. Над тобой не каплет. И почти не надо думать о своей работе, шей себе, да шей, сучи дратву, вощи ее, делай шпильки и так далее. Это тебе не тончайшие крестьянские расчеты, что и когда сеять, оглядываться на небо, анализировать приметы и всегда обдумывать до мелочей предстоящие дела, и строить такие непонятные для непосвященных прогнозы. Ведь крестьянин-единоличник и агроном, и зоотехник, и механик, и председатель, и счетовод, и учетчик в одном лице. И еще десятка три специальностей, на которых от нечего делать ковыряет в носу многочисленное колхозное «начальство».

Дед часто сидел просто так, глядя в пол и выронив из рук шило или сапожный острейший нож, облокотившись на высохшую до каменности, широкую, всю исполосованную ножом закройную доску, лежавшую у него на коленях. Долго сидел, не шелохнувшись, и даже не отзывался, когда я к нему обращался. Потом он вставал, выходил на двор и долго смотрел на свое бывшее поле за огородом, занесенное снегом, с торчавшим из него верхушками чертополоха.

Вскоре он заболел и физически. Обнаружился рак губы. Губу отрезали, и он смешно для меня проливал щи себе в бороду. Потом у него выросли на скулах багровые, страшные шишки, он ужасно страдал от боли. И только теперь я понимаю, как он молча, совершенно как какой-нибудь святой, страдал, без всяких там обезболивающих лекарств для раковых больных. 

Вскоре он умер. Это случилось примерно месяцев через шесть-восемь после осуждения на десять лет каторги его сына – моего отца, и конфискации  его лошадей.

До шестидесяти пяти лет я считал все это случайностью, постигшей именно мою семью. Теперь я убежден, изучив как следует историю России, притом не только читая исторические книги, но и осмысливая их, выбрасывая из прочитанного девять десятых, что это непреложная закономерность, как уравнения Бернулли или Эйлера.

Русская «загадочная душа» – продукт беззакония, не менее пятисот лет непрерывно культивируемого как в «чистой линии» мух дрозофил, любимцев генетиков.

Основа беззакония – все подавляющая царская власть, будь она хоть власть князя, хоть генерального секретаря, хоть современного президента. С. Герберштейн (1526 г.): «Князь имеет власть как над светскими, так и над духовными особами, и свободно, по своему произволу, распоряжается жизнью и имуществом всех». Р. Ченслер (1555 г.): «…он (россиянин) не может сказать, как простые люди в Англии, если у нас что-нибудь есть, что оно – «Бога и мое собственное». Можно сказать, что русские люди находятся в великом страхе и повиновении, и каждый должен добровольно отдать свое имение, которое он собирал по клочкам и нацарапывал всю жизнь, и отдавать его на произволение и распоряжение государя». А. Поссевино (1582 г.): «Великий князь все держит в своих руках: города, крепости, села, дома, поместья, леса, озера, реки, честь и достоинство» (выделено мной). Это 16 век.

В 19 веке царь кое-что потерял из своего все подавляющего владения под напором капиталистических отношений. Но очень мало, не более 10 процентов всеобщего богатства страны, включая ее недра. И это явилось крахом все подавляющей царской власти в России.  И это единственная, главная причина прихода к власти коммунистов, что бы там ни говорили, путая карты, историки. Коммунисты выиграли не тогда, когда «взяли Зимний» в 1917 году, не тогда, когда разогнали Учредительное собрание, а – в 1922 году, когда выиграли гражданскую войну методом «военного коммунизма», отобрав у своего народа все и сосредоточив это все в одном кулаке как в 16 веке.  

Коммунисты в полном объеме восстановили  единоличное царское владение, названное по-идиот­ски, иезуитски «всенародной собственностью». Генеральные секретари, никого не стесняясь, раздаривали направо и налево это всенародное достояние. Все стало на свои места как в 16 веке: «и реки, и озера». И именно поэтому эта людоедская власть просуществовала так долго, три четверти века, что по понятиям «новой хронологии», которую так ненавидят традиционные историки от власти, равно почти «от сотворения мира».

Идеологи КГБ, которые совершили «революцию 1990 года», просто немного раньше поняли, что в одном кулаке экономику «одной шестой» не удержать на плаву. Необходима частная инициатива, но эта частная инициатива должна быть в руках «царя» как бы он в действительности не назывался. И не должно быть много «олигархов», иначе с ними не справиться, среднего класса, «кулаков» – тем более, ни под каким видом. Это – могильщик страны с людоедским правлением. Ельцин был стар и пьян, и именно поэтому «его ушли» добровольно. Нашли молодого, да раннего, который в принципе не знает, что творит. Он просто – компьютер, робот, запрограммированный. И потому его любит народ, в душе-то он неплохой человек, но творит – зло, невидимое народу зло. Да такой народ и не видит зло, он же, как те мухи-дрозофилы генетически модифицированный.

Путин показал Гусинскому с Березовским, кто в доме хозяин. Они возомнили в себе американских миллиардеров, но забыли, что их действия, в отличие от американцев, не подлежат регламентации законами, а только волею царя. Сменив несколько генеральных прокуроров, и посадив часть из них в тюрьму, царская власть нашла «надежного». Так же стало с юстицией, губернаторами, олигархами. Теперь «действующие» олигархи дают царю столько денег, сколько он попросит, вернее, потребует. Вешняков считает голоса, как нужно. Лужков мать родную продаст ради кресла и выгод от него, не то что Дзержинского «восстановит» или «повернет сибирские реки вспять».

Все возвращается на круги своя, только с маленькой деформацией, но «реки и озера» опять в одних руках, людоедских. И все мы – снова рабы.

Все это, что я сказал выше – только предпосылка. Рассмотрим закон. Зачем нужны законы, равные для всех, если Кремль – сам закон? Ведь и в 16 веке великий князь не мог всем управлять единолично. Ему были нужны исполнители его воли, которым он временно, боже упаси – постоянно, дарил часть своих полномочий, которые выражались в возможности грабить народ, как грабил его сам великий князь. Это простая услуга за услугу. Я тебе даю сытно жрать, а ты мне за это – беспрекословно подчиняешься, выполняешь, не задумываясь, то, что я велю. И даже если у тебя выйдет стыдно для тебя, меня это не касается, стыд свой проглотишь как конфетку. Вы только посмотрите на Клебанова, когда он расписывал по телевизору гибель «Курска». И жалко его, и противно на него смотреть. И ведь выполнял все как миленький. А прокурор Колмогоров, этот безмозглый и упрямый осел, которому даже уже и не стыдно. Это высшая ступень генетической модификации.

Царь – подцарок – министр – начальник управления – городской голова – префект – какое-либо «присутствие» – клерк первого, второго, третьего ранга – «станционный смотритель» – писец. Иерархию эту можно составить подробно, но, зачем? И так все понятно. Каждый на этой ступеньке зависит целиком и полностью от милости своего непосредственного начальника и презирает того, кто на ступеньку ниже. Одновременно «благодетельствуя» его. Где тут место закону? Особенно, если он равен для всех.

А если бы закон все-таки был, что бы тут вышло? А все бы сломалось. Система стала бы неработоспособной. Писец бы подал в суд на царя, вспомните хотя бы Клинтона, американского президента, и платье Моники Левински. Наступил бы хаос как в 1917 году или смута при приходе к власти Романовых.

Человек, который боится только одного, своего начальника, никогда не будет подчиняться закону, хотя бы он и был. Начальник, который бы знал закон, никогда не смог бы так дерзко, безнаказанно и своевольно управлять подчиненным. Именно поэтому закон в такой стране не нужен, более того, он просто вреден. И не только вреден, он в принципе неосуществим, иначе пирамида рухнет. Пирамиде нужен только произвол, который будет безусловно выполнен по старшинству.

Пирамида эта временами рушится от внутреннего трения, оттого, что все карабкаются наверх и толкаются локтями. Это как мокрая глина, лишенная внутреннего сцепления, расплывается коровьей лепешкой. И ее строят заново, усиливая жесткость «вертикали» и наказывая ослушников.

Представим себе, что при очередном разрушении пирамиды существовал бы закон. Он бы сразу начал действовать, сперва по горизонтали, а потом и по вертикали. Но закона же нет, во всяком случае, с 16 века и по нынешний день. Поэтому разрушившаяся пирамида по воле сильных людей вновь начинается выстраиваться на той же основе и в том же порядке. И все возвращается на круги своя. И никакого прогресса. Богатейшая страна мира живет хуже всех в мире. За исключением пирамиды. Притом с 16 века и по нынешний день, и все хуже и хуже. Теперь уже – даже хуже Африки. Только модифицированные животные не знают об этом. Какая же русская корова, жующая солому с крыши, знает, что в Нидерландах ее родственница ест по компьютерному, притом индивидуальному  рецепту?

Итак, если бы существовал закон, пирамида бы рухнула и больше не возобновлялась как Феникс их пепла. И пирамида прекрасно это знает, это ведь не высшая математика. И пирамида хочет жить вечно, несмотря на то, что составные элементы ее могут сколь угодно раз меняться. Вспомним хотя бы время от отмены крепостного права по сегодняшний день. И совершенной идиоткой была бы эта пирамида, в любом своем составе, если бы она допустила в страну закон. Пирамида не изменила этому чувству самосохранения аж с 16 века. А состояла она уже и из помещиков, и из капиталистов, и из коммунистов, и теперь состоит черт знает из кого, хотя я знаю точно – из бандитов.

Если у пирамиды так сильно чувство самосохранения, то я спрошу вас, как к нам может проникнуть закон? Взглянем на Путина. Неужели он не понимает этой простой истины? Ведь не такой же он дурак. Но вместо способствования проникновению закона, он в основном чем занимается? Он укрепляет пирамиду, вставляя в нее стержень вертикали. Оправдания своих действий им я не принимаю, ибо все это сплошная чушь и ерунда. Он из расплывшейся коровьей лепешки вновь хочет создать пирамиду, желательно на самом узком основании. И именно он вскормил прокуратуру такой, какая она сегодня у нас есть. А тем, кто не знает, сообщу, что прокуратура во всем мире – не следственный комитет, а охранитель закона. То есть Путин хочет не закон поставить на первое место, а – следствие с наперед заданным обвинительным уклоном как было при Сталине. Притом это обвинительный уклон не просто обвинительный уклон по воле самих прокуроров, а с наперед заданной целью с макушки пирамиды. Вспомните опять Гусинского с Березовским. Да того же Аксененко. И на Потанина с Абрамовичем взгляните: как они извиваются, чтобы не перестать нравиться.

Как минимум 500 лет мы не можем никак перейти к закону. Почему же вы думаете, что когда-нибудь впредь перейдем? Я имею в виду внутренние, так сказать, силы. Теперь только дурак может на это надеяться. Или тот, кто специально занимается нашей модификацией (пропагандой), и орет об этом нам во все горло.

Отвлекусь немного. Напомню вам Германию гитлеровских времен. Традиционно законопослушная страна, с развитым законотворчеством, с населением, ведущим жизнь по минутам, вдруг в течение десяти лет превратилась в рассадник беззакония, каким поныне, 60 лет спустя, пугают мир. И все потому, что там была создана пирамида из самого незначительного процента населения. И все как один послушно очутились под ее сенью. Ничего не помогло, ни огромный опыт демократии, ни скрупулезное население. И у всего населения на макушках оказалась эта пирамида. И я отнюдь не уверен, что не будь плана Маршалла, что все бы изменилось само собой к лучшему. А тут пятьсот лет сплошной пирамиды, только с разноцветными кубиками, ее в разные столетия составляющими.

Что я этим хочу сказать? То, что вам и без меня ясно. Внутренней эволюции в таких условиях не бывает, все возвращается на круги своя. Но об этом у меня в других работах. Все это изменить можно только внешним воздействием.

Теперь об имитации закона. Даже «кошка знает, чье мясо съела».  Нашим правителям страшно стыдно, что у нас нет закона. Стыдно все пятьсот лет. Это примерно так же, как насравшему в штаны стоять во фраке среди раута с бокалом шампанского в руках. Знаете, пирамида тоже устает от говна, в котором она стоит по уши. Говно – это мы с вами. Противно смотреть на кучи говна вокруг, но это цветочки. Ягодки – это  когда серешь в «дырку»  русского общественного туалета, а говно прежних посетителей с белыми червями напополам летит тебе на голую задницу от твоих же «булек». Поэтому охота вольного воздуха. Именно поэтому сегодня дети пирамиды – все на Западе, постигают демократический комфорт. И папаши с мамашами туда шныряют отдохнуть от духоты подпирамидного пространства.

А там нашим боярам очень удивляются, спрашивают невпопад, или специально, чтобы насолить несолидным разбрасывателям денег, не ими нажитых: «Правда, вы Сахарова посадили? Правда, Растропович от вас убежал?  Правда, что в тюрьмах у вас больше людей, чем в армии? Правда, что партийный секретарь позвонит судье и судья садит в тюрьму невиновного?»  Это очень неприятные вопросы для человека во фраке типа рабовладельца Тургенева, тратящего деньги рабов на туалеты для певицы Виардо.

Поэтому надо имитировать закон, будто он у нас все-таки есть. Хотя бы в форме «Уложения о наказаниях», а не в форме равенства графа и его раба на процессе.  Им же невдомек что по этому самому уложению за убийство ровни штраф один рубль, а за убийство боярина – 100 рублей. Притом за убийство боярином раба по звонку партийного секретаря вообще ничего боярину не будет.

Теперь спрошу: пили ли вы когда-нибудь кофе из ячменя? Отличить сможете от натурального? А по виду в красивой банке, не пробуя? То-то и оно. По виду, особенно издалека, и кошачий мех за соболя можно принять. На это и расчет имитации. Даже бриллиантов.

И еще спрошу: по теории вероятностей может быть так, что в стране в целом очень хорошо с законом, а вот в одной конкретной семье четыре поколения подряд беззаконно наказывают, все ошибаются, видите ли, судьи? Вот об этом и расскажу. Хотя о моем деде вам уже известно.    

 

                                                                                                              07.01.03.

Раз уж Вы попали на эту страничку, то неплохо бы побывать и здесь:

[ Гл. страница сайта ] [ Логическая история цивилизации на Земле ]